— Погоди, тут наши дела, — махнула Даша. — Но зачем же со всеми вещами за егерем, а, Кирилл? Нет, вы отплываете, я же вижу.
— Просто я не собирался больше возвращаться, вот зачем! — почти грубо сказал Кирилл Валерьянович. — Вы мне всю охоту испоганили! И вообще никого не касается, куда я еду, с вещами или без! Пустите лодку!
— Отпусти его, Боря, пускай удирает, — попросила она.
— Боря? — тупо сказал Кирилл Валерьянович. — Боря там, на причале сидит…
— Ну уж нет, мне и здесь неплохо, — усмехнулся этот Боря, или Богдан, или дьявол его разберет, кто на самом деле, но лодку он не отпускал. — Объясните же, ради бога, Кирилл, что случилось? Чем мы вам охоту испоганили, зачем уезжать? Из-за кота, что ли, все?
— Ну конечно, — быстро сказала Даша. — Твой Богдан кого угодно допечет своими шуточками.
— Шуточками? — взбеленился Кирилл Валерьянович. — Это все ты называешь шуточками? Идиоты! Только что я чуть не пристрелил одного шутника! Отпустите лодку, слышите?
— Все понятно, — миролюбиво сказал этот дьявол его знает кто. — Сейчас я Даньке по ушам наваляю, в воспитательных целях. Возвращайтесь, ей-богу. А мы с утра переселимся на другой остров, вон их сколько кругом. Возвращайтесь, чего же вы будете из-за нас…
— Отпусти его, Боря, пускай удирает, — повторила она. — Вы ведь так и не додумались, умный, взрослый Кирилл Валерьянович, чем могли помочь.
— Не о чем больше думать… — пробормотал сквозь зубы Кирилл Валерьянович, и отодрал от борта чужие пальцы, и с силой отпихнулся сам. Немедленно налег на весла, сделал громоплещущий гребок, другой и третий, но все-таки услышал над водою Дашин голос, в котором ни упрека, ни презрения или издевки не было, только удивление, что человек не додумался сам до такого простого:
— С Данечкой поговорить надо было! Его-то и вовсе некому выслушать!
Он греб и греб изо всей своей немалой, прямо скажем, силы и плеском и скрипом уключин заглушал все то, что она еще могла бы выкрикнуть вслед беглецу и что он знал прекрасно без нее — он эгоист, он стареющий сластолюбец и трус, не желающий впутываться в чужие трагедии. Что ты сказала — трус? Ну, это уж слишком! И он бросил весла. Пусть скажет сама, в полный голос. Есть вещи, труднопереносимые для мужчин, и он вернется, он найдет способ доказать… Но лодка продолжала скользить в тишине, ничем уже не нарушаемой.
В той стороне, где он оставил их, понемногу стали проявляться звуки. Шуршала одежда, он слышал: о чем-то спрашивал негромко мужской голос, девичий что-то ему объяснял — спокойно и даже как будто весело. Затем там стукнули уключины, плеснули весла, погружаясь, и Даша сказала — на этот раз звонко, чтобы услышанной быть далеко:
