- Целый лес на скиту вырос, - с трудом сдерживая улыбку, молвила Любава.
- Старец-то уж два года как немощен. Ныне ему и топора не поднять. Едва бродит, - пояснила Фетинья.
- А давай я, бабушка, заберусь. Топор-то у старца найдется?
- Шустрая ты, касатка. Топор найдется, но преподобный Фотей не хочет деревца рубить. Всё, бает, от Бога… Пойдем, однако, к старцу. Поклонись ему в ноги и к руке припади.
- Он что – святой?
- Можно и так сказать, голубушка. Всю жизнь свою в святости провел. Он ведь в скиту боле шестидесяти лет прожил.
- Боле шестидесяти! – ахнула Любава. – Да под силу ли человеку столько лет прожить в одиночестве?
- То дано не всякому, голубушка. Токмо истинному подвижнику.
Фетинья и Любава тихо вошли в келью. Старец, не заметив женщин, стоял на коленях и истово молился, осеняя себя крестным знамением:
- Господи, Исусе Христе, сыне Божий, пролей каплю крови твоей в мое сердце, иссохшее от грехов, страстей и всяких нечистот -–душевных и телесных. Аминь. Пресвятая Троица, помилуй нас, Господи, очисти грехи наши, Владыка, прости беззакония наши, именем твоего ради. Господи, помилуй, Господи, помилуй…
Фетинья приложила худосочный палец к дряблым, поблеклым губам и опустилась на голую, ни чем не покрытую лавку. Любава поняла: нельзя прерывать молитву.
В узкое волоковое оконце скупо пробивался дневной свет. Когда глаза привыкли к темноте, Любава огляделась. В келье – небольшая, низенькая глинобитная печь>56, киот из трех закоптелых икон, чадящая лампадка на железной цепочке, позеленевший крест, монашеская ряса, домовина>57, положенная на широкие, приземистые чурбаки, и толстые богослужебные книги в кожаных переплетах с медными застежками.
Любава глядела на домовину и невольно ежилась, будто от холода. И чего это старец Фотей домовину в келью затащил? Страсти, какие!
Наконец старец закончил молитву, с тяжкими охами и вздохами поднялся с колен, и только сейчас увидел гостей. Вгляделся подслеповатыми очами и тихим, дряблым голосом молвил:
- Ты, Фетинья?
- Я, преподобный.
- А это кто с тобой?
- Господь навел меня на лесную деревушку. А в ней – чадо доброе.
Фетинья легонько подтолкнула локтем Любаву, и та тотчас опустилась перед старцем на колени и облобызала его худенькую, невесомую руку.
- Выйдем-ка, дитя мое, на свет Божий. Очи совсем худо зрят.
Любава с неподдельным любопытством разглядывала старца. Изможденный, согбенный, с седой бородой до колен. На старце – ветхое рубище, под коим виднелась власяница
