— Добро. Отныне будешь при мне.
Вскоре, в одночасье, преставился глава Постельного приказа Василий Наумов. Многие царедворцы чаяли попасть на его место, но Иван Васильевич не спешил с назначением: Постельный приказ — личное ведомство, домашняя канцелярия государя. Постельничий ведал не только «царской постелью», но и многочисленными дворцовыми мастерскими: распоряжался он и казной приказа.
Да если бы только эти дела! Постельничий отвечал за безопасность государя и всей его семьи, оберегая от дурного глаза, хворей и недругов. Приходилось самолично отбирать для дворца рынд и жильцов, спальников и стряпчих, сторожей и истопников. Являясь начальником внутренней дворцовой стражи, постельничий каждый вечер обходил караулы.
В те дни, когда государь почивал один, без царицы, постельничий укладывался спать в государевом покое. Была в его руках, для скорых и тайных государевых дел, и царская печать.
Близок был к государю постельничий! Теплое место для царедворцев. То-то бы встать во главе домашнего царского приказа.
Выбор государя неожиданно пал на Годунова. Высоко взлетел Дмитрий Иванович!
Едва над Москвой заря занялась, а уж опричники одвуконь. Малюта Скуратов, рыжебородый, приземистый, оглядев сотню, молвил:
— Ехать далече, под Ярославль. Надлежит нам, верным царевым псам, змеиное гнездо порушить.
Бычья шея, тяжелый прищуренный взгляд из-под нависших клочковатых бровей, хриплый, неторопкий голос:
— Мчать нам денно и нощно… Все ли во здравии?
Взгляд начальника Сыскного приказа, Григория Лукьяновича Скуратова-Бельского, вперился в Бориса: впервой юному цареву рынде быть в далеком походе.
— Во здравии, — отозвался Борис.
— Во здравии! — хором откликнулась сотня.
— Гойда! — рыкнул Малюта.
Сотня помчала «выметать крамолу»…
Вихрем влетели в Курбу. Завидев всадников с метлами и собачьими головами у седла, мужики всполошено закричали:
— Кромешники![91]
— Спасайтесь, православные!
Но спасения не было. Опричники, настигая, рубили саблями и пронзали копьями.
Крики, стоны, кровь!
Борису стало худо. Сполз с коня, пошатываясь, побрел к ближней избе.
— Чего ж ты, рында?.. Никак, и сабли не вынул, — боднул его колючим взглядом Малюта.
Борис, привалившись к стене, молчал, руки его тряслись.
— Да ты, вижу, в портки наклал. Эк, рожу-то перевернуло, — зло и грубо произнес Малюта. — Аль крамольников пожалел? Негоже, рында. А не царь ли сказывал: «Искоренить крамольное гнездо!».
(Иван Грозный до самой смерти не мог простить предательства Андрея Курбского, и, если до введения опричнины, он раздал вотчину опального князя худородным дворянам, то «крамола» Котыгина с бывших земель Курбского, в лютое время опричнины, привела царя в необычайную ярость, чем и воспользовались «кромешники», ведая, что Иван Грозный простит им любое изуверство).
