Недоглядом челядина и обеденным сном, и воспользовался медведь. Вначале он побродил по двору, затем взобрался на старую суковатую яблоню, а с нее уже перекинулся через тын. Удивляясь опустевшему городу, Косолапый побрел по улицам и слободам, пока не наткнулся на возок архиепископа…
Дворовые люди Мышецкого спохватились медведя лишь тогда, когда тот, распугивая проснувшихся людей, вышел из Кондаковской слободы и торопко побежал к заветному лесу. Теперь в самую глухомань уйдет, Михайла Потапыч!
А упустивший медведя дворовый, был нещадно бит кнутом.
Архиепископ Давыд, оглядев окраинную Кондаковскую слободу, указал немчину Горсею поставить божницу «близ притока, иже нисходит к реке Которосли; место бо сие удобно, яко не есть безлюдно, и проходит зде путь ко граду Угличу». Отписал то в грамоте и велел немчину идти с ней к воеводе Мышецкому.
Немчины, конечно, не слишком разутешились повелением владыки, но, дотошно осмотрев указанное место, пришли к выводу: сойдет. И надел не глухой, и река под боком, и торговая дорога на Углич совсем близка.
Владыка покатил «дозирать» многочисленные ярославские приходы, где без подношений не обойтись, но вкупе с отрадной мыслью, в голову архиерея запала и удручающая думка:
«К добру ли медведь выскочил? Не худая ли примета? Отведи беду, Господь всемогущий!»
А вся немецкая община повалила к Воеводской избе, что стояла в Рубленом городе. Борис Андреевич хоть и был в недобром расположение духа (экого славного медведя потерял!), но иноземных купцов принял. Не гоже обижать немчинов: мзду-то от них получил немалую.
Прочел грамоту владыки и удовлетворенно крякнул.
— Ну что, господа купцы, будьте и тем довольны. Можете приступать.
— И всё ж хотелось бы в Земляном городе, — как утопающий за соломинку, безо всякой надежды, норовил заступиться за немцев Лука Дурандин.
Борис Андреич широко развел крепкими длиннопалыми руками.
— На всё воля Божья. В моей власти дела мирские, у владыки — церковные. Молитесь, что еще так сладилось.
И часу не прошло, как слух о том, что иноверцы надумали поставить кирху в преславном граде Ярославле, облетел все торги, улицы и слободы.
* * *
Взбудоражена слобода Кондаковская!
Купец Василий сын Прокофьев, прозвищем «Кондак» (видимо, по названию слободы) места себе не находит. Да и супружница его, Параскева, всполошилась:
— Ишь, чего немцы придумали. Поганую церкву в нашей слободе ставить. Тьфу!
Василий Кондак не был захудалым купчишкой, коих в Ярославле, как комарья в болоте. (Редкий ярославец не приторговывал. Сапожник нес на торги сапоги, кожевник — кожу, горшечник — глиняную посуду… Даже стрельцы держали на торговых площадях свои убогие лавчонки. На скудное царское жалованье не проживешь).
