— Куда смотрели, нечестивцы? Предам анафеме[75], в темницах сгною!..
Долго бушевал владыка, а когда увидел, что к возку со всех сторон стекаются ярославцы, умерил пыл: нельзя забывать о своем духовном сане и благочестии.
Вновь ступил к своему спасителю.
— Далече ли крестьянствуешь, сын мой, и кто твой володетель?
— В Курбе, владыка, у помещика Нила Котыгина.
— Бедствует Нил Егорыч в бывшей вотчине князя Курбского.
Лицо владыки подернулось хмурью, но тотчас вновь обрело дружелюбный вид. Он глянул на парня испытующими глазами. Силен, проворен и храбрости ему не занимать. Жизнью своей рисковал, однако не устрашился: кони его могли под обрыв снести. Зело отважный детина! Вот такого бы к себе в оберегатели. А что? По всем статьям подходит.
— Награжу тебя, сын мой.
Иванка оторопел: владыка протянул ему пять рублей серебром. Таких деньжищ он сроду не видывал.
— Много, святый отче… Эко дело — лошаденок придержал.
Толпа, уже проведавшая в чем дело, рассмеялась:
— Дают — бери, бьют — беги. Да ты, паря, не того стоишь. Бери! После Бога — деньги первые. Есть в мошне — будет и в квашне.
Слота улыбнулся: ярославские мужики бойкие, на язычок острые; таким палец в рот не клади.
— Тут тебе, сын мой, и на пожилое, и на прокорм с избытком. Пожилое можешь Котыгину отдать — и ступай-ка к новому володетелю, у коего ты и горюшка ведать не будешь.
— Это к кому же, святый отче?
— Далеко ходить не надо, сын мой. Я б за твой подвиг с превеликой охотой в епархию взял, и не пашню орать, а при себе держать, дабы оберегал меня от всяких напастей.
Толпа замерла. Повезло же парню! Владыка, никак, своего избавителя в телохранители берет. Станет ходить в бархате, пить и есть с золотого блюда.
Но Иванка в серьезных делах поспешать не любил, сказался уклончиво:
— Благодарствую, владыка. Жена и мать у меня, да и покумекать надо.
— Не тороплю, сын мой. Но коль надумаешь, мой владычный двор тебе каждый укажет.
Архиепископ перекрестил Иванку и направился в возок.
— А медведь-то где? — вспомнила толпа.
* * *
В сей злополучный день челядинец князя Мышецкого, присматривающий за железной клеткой медведя, забыл как следует задвинуть на решетке засов, и преспокойно удалился в холопий подклет, ибо надвигался обеденный час, после коего (опять-таки по стародавнему обычаю) все русские люди, от царя до самого захудалого слуги, валились спать. Даже купцы, коим каждая минута дорога, закрывали на торговых площадях лавки, и уходили на два часа почивать. Нарушение этого обычая вызывало всеобщее осуждение, как проявление неуважения к заветам предков. По дворам, улицам, слободам точно Костлявая с косой прошла. Одни лишь бродячие псы бегали по обезлюдевшим местам.
