С нетерпеньем поджидал Светлого Воскресенья. В сей день, он пойдет в хоромы земского старосты Курепы, пойдет по древнему обычаю, когда цари, наместники и воеводы обходили дворы именитых людей и поздравляли их с Пасхой. Допрежь всего, отметив праздник в своем тереме, Третьяк Федорович взял с собой кулич и лукошко с яйцами, и направился к хоромам старосты.
Демьян Курепа не ожидал появления высокого гостя, и даже малость опешил.
— Ты чего застыл, Демьян Фролович? Принимай яичко. Христос воскреси!
— Воистину воскреси… Токмо я не ожидал, воевода. Поднимемся в терем да похристосуемся.
И начался в хоромах переполох!
Обменявшись пасхальными яйцами с Курепой и его супругой, и совершив поцелуйный обряд, Третьяк молвил:
— А теперь в светелку.
«Вот оно что, — смекнул Курепа. — Опять за Полинку надумал взяться. Неймется воеводе. А ведь, кажись, забыл про свое намерение. И осень, и зима миновала. Курепа с облегчением подумал, что воевода решил оставить в покое златошвейку, а он вдруг вновь нагрянул».
— Можно и в светелку, — кашлянув в каштановую бороду, без особой радости произнес староста.
Третьяк трехкратно облобызал Полинку в ланиты[163], а затем вдруг, нарушая старинный обычай, жарко поцеловал ее в уста.
Полинка зарделась маковым цветом. Впервые в жизни ее поцеловал мужчина. И кто? Сам воевода Сеитов! Что это с ним? К другим сенным девушкам он лишь едва прикоснулся, а к ней?.. Что на него нашло? Присел на лавку и глаз с нее не сводит. Зазорно-то как, Господи!
Посидел, посидел Третьяк, и, наконец, кинув прощальный, ласковый взгляд на Полинку, удалился из светелки. В сенях сказал старосте:
— Ты вот что, Демьян Фролович. Не обессудь, но завтра опять к тебе наведаюсь.
— Буду рад-радешенек, — с гостеприимной улыбкой поклонился Курепа, а у самого на душе кошки заскребли. Разорит его воевода! Сколь питий и яств надо выставить.
Но Третьяк, словно подслушав неутешные мысли старосты, молвил:
— Стол собирать не надо… Не к тебе приду, а к Полинке.
— К сенной девке?… Не уразумел, воевода.
— Не лукавь, Демьян Фролович. Всё ты уразумел. Чай, не забыл наш разговор. Завтра прибуду после обедни… Ты Полинку в горенку приведи. Потолковать с ней хочу.
— Добро, воевода.
Проводив Третьяка Федоровича до ворот, Курепа крутанул головой.
«Никак, в златошвейку втюрился[164]. То ли радоваться, то ль беду на свою голову поджидать. Народ изведает — ехидничать примется. Воевода с сенной девкой спутался! А что поделаешь? Но пересуды долго не живут, а вот Златошвейка в его хоромах едва ли задержится. Ныне воевода вновь у царя в милости. А государь, чу, земские приказы надумал порушить. Многое, чу, от воеводы будет зависеть. Уж лучше на рожон не лезть. Надо мирком да ладком с Третьяком поладить».
