Никитишна всячески оберегала своего «голубка», а посему и среди дворовых хотела зреть здоровых людей.
Вернулась Никитишна от Земского старосты ублаженная:
— Всем хороша Полинка. И лицом пригожая, и телом ладная, и недугами не хворала. А уж мастерица — поискать! Ничего не скрывала, все изделья свои показала. Да таких искусниц я и на Москве не видывала.
— Славно, Никитишна, славно!.. А что Демьян Курепа?
— Да его и не было, а то бы с мастерицей и покалякать не довелось. Заказала ей и скатерть браную и рушники.
— Мало того, Никитишна. К себе заберу златошвейку.
— Мудрено, голубок. Я, ить, не только на изделья глядела, кое-что выпытала. Мастерица кабалу на себя подписала. Курепа, чу, заковыристый, на свои руки топора не уронит. Всё-то он предусмотрел.
— Но и мы не на руку лапоть одеваем, Никитишна. Поговорю с Курепой.
Еще с утра в Приказной избе воевода молвил старосте:
— Ежедень мимо твоего двора езжу, Демьян Фролович, а в хоромах не бывал.
Курепа запустил персты в свою лопатистую бороду и глянул на воеводу настороженными глазами. С какой это стати Третьяк в хоромы напрашивается? Однако настороженность тотчас улетучилась, желудевые глаза стали улыбчивыми.
— Изволь глянуть, воевода. Завсегда рады. Когда посетить намерен?
— А чего откладывать? Коль тебе не в тягость, сегодня же, закончив дела, и посещу.
— Никакой тягости, воевода. Желанным гостем будешь.
Однако весь день Земского старосту мучил вопрос: чего ж понадобилось воеводе? Он спроста ничего не делает.
Позвал своего «крючка» из Земской избы и приказал:
— Беги, Еремка, в мой дом и упреди супругу, что ужинать вкупе с воеводой буду. Чтоб сама в поварню спустилась. Лети!
Демьян Курепа проживал вне стен детинца, супротив Рождественского монастыря, где стояли дворы ростовской знати.
Оглядев стол, Третьяк Федорович молвил:
— Изрядно расстарался, Демьян Фролович. Экий богатый стол собрал. Такой снедью сам бы великий государь разутешился. И гусь жареный, и поросенок, и всякая икорочка. Даже вина заморские. Я к тебе ж не на пир заглянул.
— Воевода для нас, Третьяк Федорович, — крякнул Курепа, — тот же государь. Самый высокий чин в городе, коему даже бояре шапку ломают. Отошли времена, когда князья и бояре в городах властвовали. Ныне у воеводы все под рукой. Изволь откушать, Третьяк Федорович.
Хмыкнув на льстивую речь, воевода сел к столу, вновь окинул взглядом «жареное, пареное» и всякие изысканные разносолы, и довольно потер ладони.
— С удовольствием откушаю, Демьян Фролович. Проголодался.
