Но иной раз нос чует не только запахи «простой» пищи, но и заманчивое благовоние стерляжьей ухи, жирной кулебяки из свежей осетрины и прочих лакомых яств, предназначенных для архимандрита, высших монастырских иерархов и знатных гостей, посещающих один из самых богатейших обителей Руси.
«Не бедствует, далеко не бедствует Спасский монастырь. У него, сказывают, тысячи крестьян, уймищу вотчин, торжков и мельниц. Здесь же, в обители, как поведал Надей Светешников, временно хранятся деньги, собранные с поморских и понизовых городов в цареву казну. Опричь того, в монастыре сидят государевы злоумышленники. Сидят в святой обители!».
— Ты чего тут вынюхиваешь и высматриваешь?
Голос грубый, задиристый.
Первушка обернулся. Перед ним стоял средних лет щербатый, долговязый мужик с рыжей, торчкастой бородой и с прищурыми, въедливыми глазами.
— А тебе что? — резко отозвался Первушка. Не любил он, когда к нему вызывающе обращались.
— Чего, грю, высматриваешь? — все также грубо вопросил мужик.
— Какого рожна надо? За погляд денег не берут. Шел бы ты.
— Монастырскому служителю дерзишь?
Свинцовые, въедливые глаза, казалось, насквозь пробуравили Первушку.
— Да какой же ты служитель, коль на тебе подрясника нет?
Насмешка дерзкого парня еще больше озлила мужика.
— В узилище захотел?! А ну поворачивай оглобли!
Подступил к Первушке и изрядно двинул того локтем в грудь. Первушка не стерпел и в свою очередь толкнул служителя плечом, да так сильно, что мужик едва не грянулся оземь.
Служитель, с перекошенным от злобы лицом, сунул два пальца в рот, пронзительно свистнул. На свист прибежали четверо келейников. Гривастые, с вопрошающими глазами.
— Чего обитель булгачишь, Гришка?
Мужик мотнул на Первушку головой.
— Кажись, лиходей. Не впервой его вижу. В храм не ходит, а всё чего-то вынюхивает. Надо его к келарю свести.
— Не суетись, Гришка, — спокойно молвил один из чернецов и зорко глянул на незнакомца.
— Чьих будешь, сыне?
— Каменщик купца Светешникова. Помышляет он церковь возвести. Я же на храмы хожу поглядеть.
— Ведаем сего благочестивого купца. На храмы же зри, сколь душа возжаждет. То Богу зело угодно, сыне.
— Доверчив ты, Савватей. Он всю обитель, как вражий лазутчик обшарил, и рукам волю дает, — все также озлобленно произнес Гришка.
— Не возводи лжи, Гришка. Ты первый на сего парня наскочил. И запомни: монастырскому служке надлежит добрых людей за версту зреть, — строго высказал Савватей.
Келейники неторопко подались вспять, а служка кинул на Первушку враждебный взгляд и повернул к Трапезной.
