Но не забыл о своем последнем выстреле. Отыскал в Ивано-Франковске это злосчастное место. Никаких следов давнего кафе, давней жизни. Около подъезда ларек — мороженое, пирожки с повидлом.
- Дякую. Большое спасибо.
Зеленый, умиротворенный город. Подметенные, свежеполитые тротуары.
Вечером распахнул окно гостиничного номера — тишина. Спустился на улицу. Пустынно. Однако никакого страха. Никто не ждет выстрелов. Бандеровщина — далекое вчера, плюсквамперфектум.
Но так думает приезжий. Да и то не всякий. Я все-таки относился к «не всяким». Хоть и не слишком сведущим.
Предстояло увидеться с однополчанами, среди них несколько близких. И отметить нашу скромную совместную победу.
В городе люди годами мучились с жильем. Мучилась и Анна Сергеевна Королева, в прошлом старшая хирургическая сестра нашего медсанбата. Ей были обязаны мы все, кто прошел через палатку, служившую операционной.
Анна Сергеевна смиренно ждала комнаты. Но очередь почему-то ее обтекала. В одном из писем ко мне намекнули: в Ивано-Франковске предпочитают давать кров местным.
Мы, москвичи, накатали коллективную слезницу в ивано-франковский горсовет, но ответа не удостоились. Я написал секретарю обкома партии Виктору Федоровичу Добрику. Вскоре пришло известие: Анне Сергеевне выделена однокомнатная квартира в новом доме.
Я отправился на новоселье. Как полномочный представитель столичной группировки ветеранов дивизии.
Была у меня и еще задача — порасспросить однополчан о Саноке, о раненых.
На новоселье спорили о санокской истории, в обкоме партии, куда я зашел поблагодарить Виктора Федоровича, мы почему-то разговорились о том, как редко удаются добрые дела и как легко получаются дурные.
Провожая меня по лестнице, один из главных обкомовских работников, в прошлом офицер 38-й армии, сказал, что он последний русский в этом партийном учреждении.
- Может быть, закономерно,— осторожно вставил я.
- Когда освобождали Прикарпатье, русских полегло больше всех. Вам ли не помнить?
- При освобождении Польши тоже. Но в их воеводских комитетах партии русские не попадаются. Навязанного Москвой военного министра, достойнейшего полководца Рокоссовского, пришлось отозвать.
- Ваши возражения, как говорят ученые, некорректны. Вы говорите о суверенном государстве.
- Суверенитет, положим, относительный.
- Все на свете относительно, — философски заметил собеседник. — У нас — семья единая, в основе — дружба народов.
Я не слишком уверенно сказал, что члены семьи могут по-разному смотреть на свои обязанности.
