С доктором Марианом Киляром (он уже профессор) мы неспешно беседуем в варшавском кафе на углу Свентокшистской и Краковского предместья. Вспоминаем Толстого и Ганди, Иоахима Лелевеля, провозгласившего «За нашу и вашу свободу!».
Нельзя вкусить сладость свободы, добившись ее ценой чьей-то несвободы.
Директивы, вроде гиммлеровской, — не главное, главное в психологии того, кто их исполняет. Будь то гауляйтер или рядовой охранник. Нацизм отравил человеческое сознание, предрасположенное к отравлению, — недостаточен иммунитет. (Профессор Киляр склонен к медицинской терминологии.) Но, по его мнению, есть лекарство. В определенных дозах спасительное. Чуть превышена доза — яд. Национальное чувство дарует человеку душевные силы, гордость, сознание достоинства. Кто-кто, а поляки испытали это на себе. Десятилетия, века унижения. Но, обретя государственную независимость, помыкали белорусами и украинцами на востоке своей страны.
Профессор не спешит со мной согласиться, но и не возражает. Сложная ситуация. Особенно для народа, не привыкшего к ней. Всякое национальное унижение опасно. Из него вырастает национальный реваншизм — предвестие фашизма. Чем сильнее, горше унижение, тем беспощаднее ответная спесь. Она извращает нормальные чувства, вытесняет их, оправдывая любую жестокость к инородцам, зверства, геноцид.
Профессор меланхолично помешивает остывший кофе. Медленно кладет на край блюдца ложечку.
Ход его мыслей мне чем-то напоминает ход мыслей другого медика — моего отца. В детские годы я не слишком прислушивался к нему: нет пророка в своем отечестве, а уж в собственной семье...
Отец, свежеиспеченный врач, в 1915 году попал в пехотный полк на турецкий фронт куда-то под Трапезунд. Столичные новости доходили сюда с длительной задержкой. За партией шахмат отец услышал: в Петербурге революция, Временное правительство. Офицеры-сослуживцы сходились в мнении, что для России это совсем не худо, кончится дурацкая война, наладится нормальная жизнь.
Для отца она, однако, началась неожиданно. Он отправился в Тифлис по своим медицинским делам, за лекарствами, перевязочными материалами. Едва на вокзале спустился с подножки вагона, на него набросилась разъяренная солдатня и, не вдаваясь в пояснения, начала избивать. Пока один из солдат не воскликнул: «Так то ж доктор!» Избиение прекратилось, заступник растолковал отцу: есть приказ, отменяющий офицерские знаки различия, хорошо еще, что у доктора на штабс-капитанском погоне эмблемка — золоченая змея вокруг чаши...
