Но с другой стороны — почему они нередко составляли большинство охраны и конвоя? Почему и их использовали для скрепления «дружбы народов»?
Случайности бывают и в политике. Но их меньше, чем видится на первый взгляд.
После войны едва не все департаменты польской «беспеки» возглавлялись евреями. То были отпетые мерзавцы, прошедшие специальную выучку в Москве. Потом их вышибут из сановных кабинетов за... сионизм. Иные угодят в тюрьму. Но в особую, санаторного, что ли, типа. Их чистокровные польские преемники наносили дружеские визиты наиболее достойным — вино, фрукты, товарищеские беседы о делах. Навещали и самые важные особы.
Об этом мне стало известно от одного из таких катов, благополучно вышедшего на волю, да еще с полковничьей пенсией.
Мое поколение многое соотносит с событиями фронтовой молодости, мучительно избавляясь от иллюзий, рожденных маем сорок пятого года.
После занудливых речей представителя инстанций, запугиваний и посулов (взамен на капитуляцию обещана «зеленая улица» в любой редакции, издательстве, а нет, так нет, не посетуйте...) я брел по раскаленной июльской Москве, исхоженным со школы улочкам, не догадываясь: через месяц советские танки, повторив маршрут «тридцатьчетверок», проложенный почти четверть века назад, принудят капитулировать злату Прагу, сохранившуюся в моей памяти с тех победных, счастливых дней...
Первый вопрос в московском каменном дворе, где начиналась наша жизнь, чаще всего звучал так: «Ты за «красных» или за «белых»?» И потом на всех поворотах и этажах варьировалось в анкетах и собеседованиях: «Ты за кого? Ты с кем?». Будто война и не прекращалась. Между прочим, представитель инстанций чувствовал себя представителем победившей стороны, поручившей ему диктовать неприятелю условия сдачи.
Какое-то размежевание естественно и неотвратимо — люди верят в разных богов, в разные идеи, по-разному видят Добро и Зло. Но надо ли такие различия постоянно доводить до стадии Великой Нетерпимости, рождающей ненависть и только ненависть, когда удар сапожищем в живот варшавской студентки — всего лишь довод в политической полемике или в подковерной борьбе за власть? Когда танки с боекомплектом на Вацлавской площади выдают за благодеяние, а Яна Палаха, сжегшего себя в знак протеста, объявляют сумасбродом?
Противостояние не всегда отливается в явные формы и делается широко известным. Какие-то эпизоды остаются в тени необъявленных войн, ведущихся скрытно, безымянно. Такой эпизод привел меня в запомнившийся еще с фронтовых времен польский городок Санок, куда утром 3 августа 1944 года вступила наша дивизия, а на следующий день ворвались немецкие танки, захватив имущество медсанбата и часть раненых. Однако всех их польские медики исхитрились спрятать в городской больнице, а когда снова пришли советские полки, раненых эвакуировали в армейский госпиталь.
