Недоставало ему армейской вышколенности. Штатский человек, неумело облачившийся в военную форму. На фронте такие встречались нередко. Не обязательно составляли худшую часть офицерства, иной раз давали десять очков завзятым строевикам, умевшим щелкать каблуками, с особым шиком выбрасывать ладонь к виску.
- Давай присядем, покурим, побеседуем.— Майор опустился на скамейку и пилоткой вытер потную лысину. Надо же, к сорока годам такая плешь!
Неофициальность, чтобы не сказать панибратство, в наших отношениях имела свои причины. Майор Спицын сочинял стихи и, робея, приносил их в редакцию, где мой непосредственный начальник Дмитрий Павлович, сам не чуждый поэтическому творчеству, решал участь стихотворных произведений, рожденных в землянках. Иногда он привлекал меня к таким решениям. Особенно охотно, когда предстояло отказать автору. Прием тонкой дипломатии: лично он не против публикации, но лейтенант (кивок в мою сторону) учился на литературном факультете аж в московском институте, приходится советоваться. Досадно, конечно, но приходится.
Стихи на фронте сочиняли многие. Однако фронтовая поэзия чаще всего варьировала два симоновских мотива — «Жди меня» и «Убей его». В этих рамках развивалось и поэтическое творчество майора Спицына. Он подписывался псевдонимами — Филиппов, Тимофеев или в честь дочки — Нюркин, в честь сына — Михайлов, в честь супруги — Анненков. Не слишком изобретательно, зато без претензий.
Однажды я спросил: почему бы не подписаться «Спицын»? Он замахал руками.
- Что ты, что ты, и думать не моги! Не положено.
Переступая пopor редакции, майор Спицын словно бы забывал о своем звании, своей должности в дивизионном СМЕРШе. Да и вне редакции он не старался внушить трепет. Сейчас, приглашая к беседе, был настроен дружелюбно. Осторожно касался деликатной темы. Потом, правда, увлекся и шпарил во всю ивановскую.
Деликатная тема — роман капитана Сидоренко с хозяйкой. Майор Спицын в этом вопросе занимал свою позицию, и, хотя давал понять — это его личная позиция, складывалось впечатление: не такая уж личная.
Ничего предосудительного в связи советского офицера с местной жительницей не усматривается. Армия — не монастырь, офицер — не мерин, армейский устав — не монастырский, рассуждал стихотворец из контрразведки. Только не надо крайностей.
Какие, спрашивается, тут возможны крайности? Две. Подобные двум уклонам. С одной стороны — насилие, с другой — чрезмерная близость, когда чуть ли не доходит до женитьбы. Один офицер-артиллерист подал в штаб рапорт — просил приказом оформить его брак с молоденькой западной украинкой. Что здесь предосудительного? Политически опрометчивый шаг. Такой брак означает связь с заграницей. Для советского офицера подобная связь исключается.
