, а через несколько дней ни одного. Великий царь приписывал это необыкновенное явление плавучим песчаным мелям, отделяющимся со дна или от сильного напора волн, или от извержения какого нибудь маленького подземного вулкана.
Герой наш въехал в Москву с торжеством победителя, предшествуемый своими трофеями, в тот же день (18-го декабря) как и за год перед тем, когда он вступил в эту столицу, осененный славою заключенного мира с Швециею. В Сенате царствовал раздор. Два с небольшим месяца до того[80] Меншиков и Шафиров в этом высоком собрании наговорили друг другу таких вещей, которые не прощаются. Жалобы Шафирова были посланы к монарху в Царицын; Меншиков с своими явился по приезде государя. У обоих были сильные враги. Давно уже великий канцлер граф Головкин питал неприязнь к Шафирову, любившему роскошь и хороший стол и осмеивавшему без милосердия его скупость, иногда постыдную, но бывшую, единственным недостатком человека очень честного и способного. Исход дела был несчастлив для Шафирова. Его лишили всех должностей и знаков отличия, всего имущества, а сам он был приговорен к отсечению головы. Всё, что могли сделать в его пользу неотступные просьбы императрицы, противопоставлявшей черным обвинениям, взводимым на него, счастливо веденные им переговоры при Пруте, было дарование ему жизни; но он тем не менее должен был вынести весь позор эшафота, и помилование возвестили лишь тогда, когда палач поднял уже топор. По приказанию императрицы хирург[81] немедленно пустил ему кровь, в которой не нашел ни малейшего следа волнения. Шафиров сказал ему: «Лучше было бы, если б вместо вас палач пустил мне кровь из большой артерии; жизнь моя истекла бы вместе с нею!» Он не предвидел, что через немного лет Екатерина, сделавшись императрицею, возвратит его из ссылки, и что друг, тогда отсутствовавший (граф Бассевич) смягчит ненависть Меншикова до степени совершенного примирения, которое восстановит его, Шафирова, в прежних почестях. Не смотря на видимый перевес Меншикова, дело это навлекло ему много неприятностей. Толки, возбужденные им, убедили императора, что князь при всех своих высоких качествах, был неисправим в скупости и происходящей от неё алчности. Монарх слишком любил его, чтоб решиться подвергнуть его публичному наказанию, но в тоже время счел долгом правосудия наказать его келейно, и для этого он употребил свою собственную руку. Прекрасные украинские поместья, принадлежавшие Меншикову, были у него отобраны, и он, кроме того, заплатил 200 000 руб. штрафа. Когда император приехал к нему в первый раз после этой немилости, он увидел, что стены его дворца оклеены грубыми обоями, которые употребляются в Москве людьми низкого звания. Монарх выразил свое удивление. «Увы! — сказал князь, — я должен был продать свои богатые обои, чтоб расплатиться с казною». — «Мне здесь не нравится, — отвечал император строго, — и я уезжаю; но я приеду на первую ассамблею, которая должна быть у тебя, и если тогда я не найду твой дом убранным так как прилично твоему сану, ты заплатишь другой штраф, равный первому.» Он приехал, нашел убранство, достойное герцога Ингрийского, похвалил всё, не упомянув ничего о прошлом, и был очень весел.
