— Ты как маленький, — отвечаю. — У завхоза никогда ничего нет.
— Ты не понял. Я связался с Аганиным, и он отдал распоряжение. Вот у меня накладная в руке, «УС — двадцать два, дробь четырнадцать». Инвентарный номер три тысячи пятьсот семь…
Ай да Артамонов! Я, честно говоря, академика Аганина побеспокоить не решился бы. А завхозу не позавидуешь. Установка — не карандаш. Такие вещи терять никак нельзя. Ну да ладно.
— Ладно, — говорю я в трубку. — Иди сюда, что-нибудь придумаем.
Через минуту входит Артамонов. И, конечно, выкатывает глаза. Затем лезет в карман, достает листок бумаги, смотрит в него, потом на установку, потом снова в листок и опускается в кресло.
— Ты представляешь, что за это нас с базы первой же почтовой ракетой? — спрашивает он. — Самовольно! Без спросу!..
Он чуть не плачет, но я еще ничего не понимаю. Артамонов тычет пальцем в табличку с инвентарным номером. На ней четыре цифры — три, пять, ноль, семь…
Разыгрался ба-альшой скандал. С базы нас, правда, не выгнали. Даже установку оставили. Сапоги пришлось сдать — они тоже оказались со склада, хотя никак не пойму, зачем в космосе резиновые сапоги. Ну, это ладно, мелочь.
А вот, что важно: из ничего ничего не берется. Закон сохранения никто не отменил. И если на столе появляется блюдечко с ягодами, значит, оно исчезло с другого стола.
