Потом, дабы предупредить споры, которые могли бы возникнуть во время подписания договора, и, предвидя, что оба противника сочтут уступкой, если подпишут первыми, он взял перо и подписал сам, словно доказывая: поставить свою подпись — это не позор, а высокая честь; затем он передал перо Орланди; тот взял перо, и, поставив свою подпись, передал его Люсьену; тот точно так же использовал эту примирительную уловку и в свою очередь передал перо Колона, поставившему крест вместо подписи.
В ту же минуту послышалось церковное пение: так поют «Те Deum»[2] в честь победы.
Потом стали подписываться мы, поручители, не разбирая рангов и титулов, подобно тому как французское дворянство за сто двадцать три года до того подписало протест против герцога дю Мена.
После этого оба героя дня вошли в церковь, чтобы преклонить колени на том месте, что было каждому предназначено заранее.
Я заметил, что с этой минуты Люсьен стал совершенно спокоен: все закончилось, примирение юридически оформлено не только перед людьми, но и перед Богом.
Остальная часть церковной службы прошла без каких-либо событий, о которых стоило бы рассказывать.
По окончании мессы Орланди и Колона вышли с той же торжественностью.
В дверях они еще раз по настоянию мэра пожали друг другу руку. Потом каждый в сопровождении друзей и родственников пошел в свой дом, куда они не заходили уже в течение трех лет.
А мы с Люсьеном вернулись к г-же де Франки, где нас ждал обед.
Мне нетрудно было заметить, как возросло ко мне внимание, после того как Люсьен прочитал мое имя через плечо в ту минуту, когда я подписывался под соглашением: несомненно оно не было ему незнакомым.
Утром я сказал Люсьену о своем решении уехать после обеда. Меня настоятельно влекли в Париж репетиции пьесы «Свадьба времен Людовика XV», поэтому я не поддался на уговоры матери и сына и не отказался от своего намерения.
Люсьен попросил у меня разрешения воспользоваться моим предложением и написать брату, а г-жа де Франки, при всей своей античной твердости, не могла скрыть своих материнских чувств и взяла с меня обещание, что я лично передам письмо ее сыну.
В конечном счете не так уж это было и трудно: Луи де Франки обосновался как настоящий парижанин на улице Эльдер, № 7.
Я изъявил желание в последний раз осмотреть комнату Люсьена, и он сам меня туда проводил.
— Если вам что-нибудь понравилось, — сказал он, — вы можете считать это своим.
Я снял с крючка небольшой кинжал, висевший в углу: достаточно невзрачный, чтобы я мог предположить, что он имеет хоть какую-нибудь ценность. И так как я заметил, что Люсьен с любопытством поглядывал на мой охотничий пояс и хвалил его украшения, я предложил его молодому корсиканцу. У Люсьена хватило такта согласиться сразу и не заставлять меня просить дважды.
