Последняя оговорка провоцирует нас на продолжение разговора о том, что есть истина для разных героев романа. Но мы пока не можем себе это излишество позволить и возвращаемся к оставленному было мотиву родства Ивана Карамазова с Люцифером и в силе обольщения, совращения ближних своих.
В одном из набросков к роману и сам Достоевский с какой-то подчеркнутой, жесткой даже прямотой проговаривает себе тему: «Когда провонял труп (Зосимы. – В. Л.)… Алеша и потому еще усомнился, что вчера Иван зерно бросил: Старец свят, но Бога-то нет» (15, 255).
Поведение Ивана-искусителя, который сеет зерна сомнения в душах героев, явно, по мысли Достоевского, должно отозваться в сознании читателя (в режиме аллюзии) воспоминанием о совращающих усилиях и Люцифера, увлекшего за собой сонм ангелов (им уподобился временно и Алеша), и того обольстителя-сатаны, который, конечно же, стоял за всеми неверными шагами учеников, злокозненно испытывая их веру. Примечателен в этом смысле эпизод, воссозданный евангелистом Матфеем: когда Петр услышал от своего учителя, что Он полагает необходимым «идти в Иерусалим и много пострадать от старейшин и первосвященников и книжников и быть убиту…», когда
Петр услышал это, он «начал прекословить» Христу. Иисус же ответил ему на это: «…Отойди от Меня, сатана! ты Мне соблазн! потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое» (Мф 16:23). Рядом с этим вспоминаются братья Иаков и Иоанн Зеведеевы, названные евангелистом Матфеем за суровость характера «сынами грома» (Мк 3:17), естественно, Фома «неверующий» (нетвердый) и, конечно же, Иуда. Но мы скажем больше: в двух из четырех Евангелий представлен эпизод, в котором сатана выходит из тени прямо на авансцену событий: он силится, как мы помним, совратить самого Христа. В этом последнем случае, однако, богопротивник уперся в абсолютный предел своего могущества. Так же, в конечном счете, и Иван Карамазов не одолел Алешу. Шатнувшись было в сторону брата-искусителя (согласившись, что генерала-то надо расстрелять; смутившись, что «старик провонял»; возопив даже, что и он «мира… Божьего не принимает» (14, 214), Алеша очень скоро возвращается к самому себе и более никогда уже не «обольщает» Ивана на свой счет, не оставляет тому ни малейшей надежды когда-нибудь одолеть себя.
Затянувшиеся оговорки о небеспредельной силе внушения у Ивана не отменяют, конечно же, в целом состоявшегося выше заявления, что и в этом пункте (склонности и способности к обольщению) страдающий атеист «родня» Люциферу.
