Я смутился. А про себя подумал: «Да, таких женщин, как Нинка, не так просто вылечить…» И тут же вспомнил слова главврачихи: «Такие женщины, как Нинка, созданы не для того, чтобы их лечить, а для того, чтобы их любить!»
— Доктор, а ты не болтлив? — вдруг спросила она меня.
— Я… я… нет, — пробормотал я, не зная, куда деть свой фонендоскоп.
А потом я почувствовал, как она, взяв его из моих рук, кинула куда-то в сторону.
— Зачем вы так мучаете себя? — прошептал я, отступая от нее. — Хотите, я вам выпишу лекарство, которое поддержит ваше сердце?
Она засмеялась, видно, оттого, что я назвал ее на «вы».
— Нет, доктор, ты лучше скажи, я жить буду?
— Будешь, — ответил я, смотря, как она медленно и очень нежно приближается ко мне.
И, закрыв глаза, я вдруг понял, что никакой я не врач, а самый обычный конюх. Мое сердце замерло. Она уже в нескольких шагах от меня. И мне некуда деться, позади стена, слева шкаф, справа стол.
— Доктор, а ты не болтлив?.. — спрашивает она меня опять.
— Я… я… нет…
И тогда она бережно, точно мать, обнимает меня. Краем глаза я видел, как за огромным окном кого-то что есть мочи хлестала пурга. Этот кто-то, похожий на большеглазого Спаса, вырывался, метался, бросался. Шторы на окне так и остались неопущенными, и лик святого, отражаемый в окне, смотрел на нас своими сине-лиловыми глазками до тех пор, покуда мы не заснули.
Ни Гришка, ни Корнюха, ни грузчик с Ерохой, как ни искали Никифорова, не нашли. Лишь на третий час, когда председатель поссовета поднял на ноги весь поселок, Никифорова нашли в балочке, в которой я в последний раз повстречал Ваську. Оказывается, он провалился в ту самую яму, из которой Корнюха с грузчиком собрались добывать бабе Кларе чернозем.
О том, что Никифоров в яме, дал знать его темно-вишневый платок с неоторванной этикеткой. Неизвестно каким чудом пробившись из-под снежного пласта, он затрепетал на ветру. Не помню, кто первым обнаружил его. Но все говорят, что баба Клара совершенно случайно завернула в балочку, чтобы воочию увидать, как продвигаются у мужиков дела насчет чернозема. Огляделась по сторонам. Никакой ямы нет. Лишь один платок алеет. Как и все бабы, она потянула платок на себя. Тот легонько выскользнул из-под снега. А вслед за ним просунулась белая, с самодельным перстеньком на указательном пальце рука. Баба Клара не растерялась, она тут же сняла перстенек и вдруг в ужасе отпрянула: оказывается, это не снежная скульптура была, а это был Никифоров.
