— А как власть? — тревожно спросил отец Николай. — Ее тоже снегом занесет?
— Наверное, нет…
— А все потому, что бес, который в председателе сидит, уж больно силен…
Отец Николай и дьякон одновременно три раза перекрестились и поклонились на алтарь.
— Хорошо, что ты о снеге сказал… — прошептал отец Николай. — После Рождества сразу же поеду к архиерею, посоветуюсь, как дальше нам быть…
Его слова оглушили меня точно гром. Васька-чирик, богатырь, ему нет и сорока! Несколько часов назад я видел его. Он был жив-здоров… Быстро застегнув пальто и накинув платок, взял свою сумку.
— Простите… — сказал я Виктору и Никифорову. — Простите…
Виктор ничего не ответил, видимо, он не знал, о ком шла речь. А Никифоров, вдруг весь съежившись, застыл в странной позе, он стоял как манекен, не вынимая пальцев из волос.
— О ком угодно мог подумать, но чтобы Васька… — начал было он, но тут же замолчал, так как его подбородок задрожал…
— Ну и парит у вас. Снежный квас вы, что ли, настаиваете?.. — и грузчик нюхнул воду. — Чтобы зря вода не бурлила, взяли бы хоть пачку чая туда забросили…
Выбежав вслед за грузчиком на улицу, я услыхал звон бубенцов. По правой стороне улицы на снежной горке под единственным на 43-м километре горящим фонарем стояли сани, запряженные тройкой. Гришка Авоськин в офицерской шинели, поверх которой был плащ с капюшоном, стоял в санях широко расставив ноги. То ли от света, то ли от снега, но был он весь какой-то бледно-зеленый, изредка вздрагивал, то и дело мусолил во рту давным-давно погасшую папиросину.
— Вот, слава Богу, что он попался, — сказал грузчик и добавил: — А то у меня, доктор, когда наши люди вдруг умирают, на ноги такая трясучка нападает, что стоит пройти чуть больше десяти шагов, и я сразу же падаю.
— А в поликлинике были? — спросил я.
— Были… Главврачиха на совещании. А молодую врачиху ветром сдуло… Мы искали, искали ее и нигде не отыскали…
Как только Гришка увидел нас, он прикрикнул:
— Хватит трепаться! Человек помирает.
Свет на фонаре вспыхнул, и его единственный глаз загорелся угольком, от этого костлявая скула пуще прежнего выделилась, а худая щека, наоборот, потемнев, стала цветом походить на корку ржаного хлеба.
— Доктор, не обращай внимания, — шепнул мне грузчик. — Зимой совхозные коровки почти не доятся, вот он и злой.
И не успели упасть мы в сани, как Гришка присвистнул, точно Соловей-разбойник, а потом, что-то крикнув по-вороньи, улыбнулся. Его кнут описал над нашими головами два круга. И тройка так рванулась с места, что нас всех засыпало снегом. Чуть отряхнувшись, я спросил грузчика:
