— Слава Богу, — произнес Виктор и, вздохнув, несколько раз погладил себя по бледному лицу. — Слава Богу. — Мне показалось, что он думает сейчас о чем-то другом, а «слава Богу» сказал просто так, машинально.
— Наш снежок, касьяновский, предрождественский, — прошептал Никифоров, усаживаясь у печи. Я, сняв валенки, присел рядом — хотелось быстрее согреться.
— Доктор, а доктор! — окликнул меня Никифоров. — А ведь я тебя вызвал не лечить, я вызвал тебя, чтобы ты один анамнез выслушал, так сказать, историю болезни. И конечно, чтобы не только человека, но и муху, прослушав эту историю, не смог бы обидеть. Ведь не мне тебя учить. — Никифоров, вздохнув и откашлявшись, продолжал: — Страшнее всего, когда врач равнодушен к страданиям больного, капризен, честолюбив, самолюбив. Э-э, да что мне, сынок, тебе лекцию читать. Ты вот лучше послушай парня, и тогда все сам поймешь. Разве кого так оскорбят, как нашего брата больного? И разве его хоть кто понял до конца или хотя бы выслушал? Нет, увы, горька его судьба. Так что усаживайся, доктор, поскорее. И слушай. Вот тебе урок да зарок, чтобы хоть ты так больше не делал. — И Никифоров тут же приказал Виктору: — Вить, начинай.
Я понимал, что Никифоров только что произнесенным своим высказыванием пытался усилить ситуацию. Ведь он критикан еще тот. Выявление недостатков было целью его жизни. И если бороться с ними он порой не умел, зато находить находил. И такое находил! «Что-то и в этой предстоящей истории должно быть…» — подумал я и приготовился слушать.
— Неудобно как-то… — почесав коротко стриженный затылок, произнес Виктор.
— Ничего неудобного нет, — буркнул Никифоров и добавил: — Тебе говорят, начинай, значит, начинай.
— Э, да как же неприятно мне все это вспоминать, — с грустью произнес Виктор.
— Ну уж нет, Вить, раз мы доктора в такую пургу вызвали, то извини, надо… — и Никифоров, поудобнее приладив на колене записную книжку, добавил: — Ты, главное, не трусь. Мы люди свои. Так что можешь говорить все как есть. А еще запомни, только я тебе и помогу, я их за тебя так разнесу, что они год будут валяться в ногах. — Произнеся это, Никифоров указал на лацкан пиджака, где висел прокурорский значок довоенного образца. — А вот это, Вить, ты видишь?
— Вижу…
— Ну так вот запомни. Это, брат, не шутка.
— Ну раз так, — вздохнул Виктор. — То я расскажу все как было…
И он начал:
— Три года назад, а работал я тогда телемастером, поехал я к одной тетке на вызов. Я ловкий тогда был, сильный. Лазил и по крышам, и по деревьям, короче, антенны устанавливал. Сделал я тетке телевизор, все чин чинарем, стал он показывать, только вот звук плохой. Вышел я тогда на улицу, антенну посмотреть. Глядь, а она развернута в противоположную сторону. Я попросил лестницу. Лестницу мне хозяйка дала дряхлую, другой не было. Я ударил по лестнице кулаком, думаю, ничего, крепкая, не развалится. Поставил. Залез. А до антенны все равно не достаю. Тогда прошу у хозяйки палку, чтобы антенну развернуть ею, или, как говорится, на станцию направить. И вот только я подтянулся на пальчиках, раздался треск, перекладина обломилась, и я полетел вниз…
