— А ну давай грузи! — кричал он порой на Верку. — Грузи, не спрашивай.
Верка, кинув на его спину три мешка с пряниками и сама сев поверх них, нукала на Никиту, и тот, как ослик, сопя носом, нес ее вместе с мешками от машины к магазину, и при этом он, очень ловко удерживая равновесие, всю дорогу щекотал ей ногу.
— Бессовестный, — ругалась Верка, но слазить не слазила.
— Что я бессовестный, знаю и без тебя, — говорил грузчик и, свалив мешки, дрожащей рукой показывая на сердце, просил: — Вер, а Вер? Налей лимонадику…
— Да на… пей… мне все равно… — отвечала Верка.
И, прислонившись к магазинной двери, любовалась грузчиком. Голубые глаза ее были так добры и так нежны к нему. Но грузчик не чувствовал этого. Он пил лимонад, и другие мысли были в его голове.
— Ты куда? — выпив бутылку, попытался остановить он собравшуюся было уйти Верку.
— Не знаю… — пожала та плечами и, подойдя к грузчику, вдруг закрыв глаза, стала гладить Никитову шевелюру.
— Что с тобой?.. — спросил ее грузчик.
— Не знаю… — сказала Верка и, открыв глаза, тихонько засмеялась, а потом заплакала.
— Ну что же ты?.. Что же ты… — точно очнувшись, прошептал грузчик, обняв ее.
Только собрались врачи расходиться по вызовам, как кто-то крикнул:
— Смотрите, председатель идет.
— Попался, — радостно потер руки Никифоров и подпрыгнул. — Высокоинтеллигентный мужчина, занимающий такой пост, в открытую при людях гуляет с продавщицей, у которой даже не оформлен развод с офицером. Ну, наваляешься ты у меня в ногах. — И Никифоров как угорелый помчался к своему дому, там он достал из-под койки портфель, где у него были ручки и цветные карандаши. Затем поставил на стол черный сундучок с писчей и копировальной бумагой.
— Попался! — в восторге прошептал он, поудобнее усаживаясь в кресло. — Вот только бы не позабыть. Только бы не позабыть. — И Никифоров принялся строчить анонимки. Две он написал первому секретарю, две второму, одну в парткомиссию, четыре в газету «Маяк», короче, за каких-то два часа из-под его пера благодаря копирке родилось сто сорок две анонимки. И почти на всех красным карандашом он выделил слова: «Пьет, гуляет, в открытую живет с продавщицей, у которой даже не оформлен развод с офицером».
Конвертов ему не хватило, и тогда он свернул треугольником. «Чай, из-за пяти копеек государство не обеднеет…» — рассудил он, темной ночью пробираясь к костюковскому почтовому ящику (в касьяновский ящик бросать анонимки он побоялся, из касьяновского ящика их может кто-нибудь выкрасть и продать какому-нибудь писаке, да и почтарь, наверное, председателем подкуплен, ведь начальник начальнику всегда лапу греет).
