Толпа, заприметив скатывающегося к ним с церковной горки смеющегося попика, заиграла и запела:
У Кирея-то у Митрича
Золотая борода,
Золотая борода да
Позолоченный усок,
Позолоченный усок,
По рублю-то волосок.
И все закричали:
— Батюшка, батюшка, где ж ты раньше был… Мы тут без тебя чуть-чуть было твою церковь не проколядовали.
Ну а на самом повороте, там, где нам уже надо было выходить к главной улице, Виолетта, опустив свечи, вдруг крикнула:
— Люди, смотрите, смотрите, лебеди!..
Мы все, подняв кверху головы, так и замерли. Вначале из далека-далека, а потом все ближе и ближе к нам стали доноситься крики птиц. Но, увы, как мы ни смотрели во все глаза, так ничего и не увидели. И тогда Никифоров вдруг ляпнул:
— Небось набрехала все это Ветка, привидение это…
И, сказав, он присел. А мы же, наоборот, от необыкновенной радости захлопали в ладоши. Над нашими головами, ну буквально в метре или в двух, пролетела огромная стая белоснежных птиц.
— Лебеди, лебеди! Да здравствуют лебеди! — закричали мы все.
Да, это были настоящие белые лебеди. Только не такие, каких порой видишь в фильмах, а раз в пять, в шесть больше. Я даже увидел их перламутрово-розовые клювы и желтенькую перепоночку на лапках. Я отчетливо слышал свист их крыльев по воздуху. Кто-то из нас, кажется Корнюха, подпрыгнул, и вот уже в его руке засияло перышко. Сказочные, белоснежные птицы подарили всем нам по перышку. Мы долго махали птицам вослед и просили их вновь прилететь.
Вечерело. Звезды вспыхивали, подрагивая. Ветерок был, видать, крепкой породы. Он все кружил и кружил, заметая в поселке все неровности. И лишь только улица Мира, к нашему удивлению, в этот день оказалась расчищенной. Мы впервые за столько зим стояли на крепком земляном грунте. Ох как быстро наполнилась она народом. Из домов повыходили старые и малые. Совхозные мужички, подойдя ко мне, поздравили с праздником. А потом спросили:
— Доктор, а ты помнишь, как нас лечил?
— Помню… помню… — отвечал я им.
— Да не беспокойтесь вы, доктор от нас не уедет, он с нами жить останется! — звонко прокричала Нинка. Она была в белом платке и в белом пальто, точно белая курочка. Ну а потом, чтобы лишь только я слышал, она добавила: — Извините, но если вы уедете, то уеду и я. — И опустила глаза.
Нет, она не казалась мне теперь, как раньше, загадочной. Наоборот, она была мне так понятна и близка. Мало того, я полюбил ее и был несказанно счастлив, когда заметил, что она понравилась и моей маме.
