На противоположной стене висел портрет отца — с пышными усами, жестким воротничком и черным галстуком — атрибутами праздничного наряда. Когда-то фотографии отца и матери висели рядом в спальне. Когда же Бебе вошла в этот дом и заговорила о его модернизации… Фотография матери теперь тоже перекочевала в кабинет и находилась напротив портрета отца. Плетеные стулья, знакомые Франсуа с детства…
Запах… Постепенно он снова пропитывался им, атмосфера кабинета и дома обволакивала его.
— Я положила на ваш стол личное письмо.
Черт возьми, мадам Фламан! Он как-то забыл о ней, этой рыжеволосой дородной женщине, с живым взглядом, влажными губами, привлекательными формами.
Не из-за неё ли в самом начале…
Письмо из Довиля было от Ольги Жалиберт, и он не торопился его читать. В своем кабинете Феликс разбирал деловую почту.
Однажды утром, месяца через два после свадьбы, Бебе спускалась вниз в легком шелковом платье.
— Можно войти?
Феликс ушел. Мадам Фламан была на своем месте. Она стремительно поднялась, может быть слишком стремительно, чтобы поздороваться, и сделала несколько шагов к двери.
— Куда вы? — спросил Франсуа.
— Я думала…
— Останьтесь. В чем дело, малыш?
Бебе плохо знала этот кабинет, поэтому осмотрелась.
— Я пришла просто поздороваться с тобой. А! Значит ты принес портреты сюда.
В полдень, когда они завтракали вдвоем за круглым столом в столовой, она спросила:
— Тебе нужно, чтобы в рабочем кабинете была эта девушка?
— Это замужняя женщина, мадам Фламан. Уже шесть лет она работает у меня секретаршей. Она в курсе всех наших дел.
— Странно, как ты можешь выносить ее запах.
Может быть большая часть зла исходила из того, что в нем Прочно укоренилась одна мысль: его жена неспособна что-то сделать или сказать непреднамеренно. Она говорила спокойно глядя ему прямо в глаза, как тогда, в Руаяне. Его раздражало, когда он слышал ее вывод:
— В конце концов, тебе лучше знать, что нужно делать.
— Разумеется!
Была ли уже тогда у нее потайная мысль. Теперь, через столько лет, он в этом сомневался… Раза два или три Феликс показывал ей служебные помещения. В одно воскресное утро, когда в одиночестве он выполнял в кабинете срочную работу, она вошла, одетая в муслиновое платье.
— Не помешаю?
Она ступала по кабинету и он видел блеск ее лакированных ногтей, уходу за которыми она каждое утро уделяла полчаса.
— Франсуа!
— Слушаю.
— Ты не думаешь, что я тоже могла бы тебе помогать!
Он посмотрел на нее, нахмурив брови.
