— Миления! Ты останься тут и прислуживай Софке. А ты, Софка, если чего захочешь, скажи ей. Больше никого не пускайте. Нечего сюда шляться да только марать все. Пусть туда идут. Там и свадьба, и двор, и коло… О свекрови, Софка, не спрашивай. И не жди от нее ничего. Теперь и сам господь бог ее не вразумит. И всегда-то она была бестолковая, а уж теперь…
Миления была счастлива, хоть и побаивалась, что «сношенька» будет ею недовольна и что она не сумеет ей угодить. Она низко склонилась перед ней и, вымыв несколько раз руки, чтобы та убедилась, что они чистые, принялась ей прислуживать, потчуя жарким, принесенным Марко:
— Возьми, сношенька, возьми, попробуй…
Не в силах прийти в себя от выпавшего на ее долю счастья, Миления не могла наглядеться на Софку, на ее красоту, на ее одежду, золотые украшения и шелка. Со страхом она дотрагивалась тихонько до подола ее платья, млея от восторга, когда Софка брала что-нибудь в рот и ела.
— Спасибо, сношенька, спасибо… Поешь, возьми еще!
И Софка ела, чтобы доставить Милении удовольствие. Но еще больше пила. С жадностью пила разбавленное водой вино из большого, старинного, полулитрового толстого стакана, плохо вымытого. Видя, что Софка ест и пьет с удовольствием — а они-то боялись, что она побрезгует ими, — Миления растрогалась до слез и без конца потчевала ее:
— Спасибо, сношенька, спасибо… Бери, бери еще. — Встав на колени, она на вытянутой руке держала стакан у самого рта Софки так, чтоб той не нужно было наклоняться, — открой рот и пей.
Софке никогда еще не приходилось видеть такого загорелого, здорового, но в то же время такого нежного лица, как у Милении: на нем было написано столько наивного счастья и рабской преданности за то, что ей тоже позволено жить! От ее простой, но новой одежды, от деревенской юбки и грубой рубашки пахло льном, коноплей и высокогорными травами. А ее еще не вполне развившееся тело, в сравнении с грубой рубашкой, с опаленным солнцем лицом и мозолистыми руками, выделялось молочной белизной.
В окно Софка видела, как крестьяне поили коней у колодца. Подобно Милении, они были в новых грубых колиях; высокие жесткие воротники, обшитые синей тесьмой, доходили до ушей; удлиненные кверху головы были коротко и неровно — лесенкой острижены к свадьбе. Все были в зимних меховых шапках, коротких штанах, шитых, очевидно, еще к их собственной свадьбе. Зато опоясаны они были кожаными богатыми, тиснеными и разукрашенными поясами с ятаганами, разными пистолетами, ножами и бичами. Большинство крестьян были низкорослые и физически плохо развитые. Но если уж попадался здоровяк, то это был просто богатырь. Таковы же были и лошади, которых они поили у колодца. Приземистые, но на тонких ногах и с поразительно круглыми и по-человечески умными глазами, с очень длинными и густыми гривами и хвостами. Софка заметила, что и поят они своих лошадей как-то по-особенному. Подведут к каменному корыту у колодца и говорят им, словно людям:
