Может быть, все было бы иначе, если бы Марко оставлял с ней сына Томчу. Но как только мальчику исполнилось десять лет, отец, словно боясь, что родственники Ахмета доберутся до головы сына даже здесь, в городе, — стал брать его с собой и никуда от себя не отпускал. Приезжали они вместе лишь на рождество и на пасху. Так мать никогда и не могла наглядеться на сына и хотя бы ночью, спящего, вволю нацеловать. Мальчик же весь в отца пошел. Двенадцати еще нет, а он уже ходит с ножом и подпоясывается двумя кушаками, на мать покрикивает и не позволяет себя особенно целовать и ласкать. Лишь изредка он приезжал к ней один; это бывало по субботам, когда он вместо отца сопровождал возчиков. Но всегда должен был возвращаться на другой день рано утром.
Сколько раз, не видя сына многие месяцы и ничего не зная о нем от других людей, что больше всего тревожило, Стана, не выдержав, начинала пытать и укорять Арсу, словно он был виноват:
— Ох, почему же он не шлет ребенка? Почему держит его так долго при себе? Мало того, что сам воюет с этими проклятыми албанцами, так еще и мальчика впутывает.
Арса сначала возмущался и сердился:
— Откуда мне знать, хозяйка? Известно ведь, каков хозяин.
Но тут же принимался утешать ее: наверняка в эту субботу пришлет мальчика, давно уж возчиков не было. А думает он так потому, что слышал, что у них там последние дни было много дела и весь товар разошелся. Но тут он умолкал, чувствуя, что заврался, и искал повод, чтобы скрыться с глаз хозяйки.
Стана, привыкшая к таким ответам, и сама уже не слушала его; понуро возвращалась она в дом, тяжело вздыхая:
— Ох, что же он не шлет его?.. Хотя бы весточку… Извел меня…
Узнав, что Софку просватали, весь город, ликуя, вздохнул с облегчением. Значит, в конце концов и с ней покончено, да, видно, только плохо богу молились, что так выдают дочку, — в крестьянскую семью, да еще за ребенка, которого ей придется учить и одеваться и умываться. Что ж, ведь она ни на кого не хотела глядеть, на всех смотрела свысока, вот и поделом! Так ей и надо! Не такая уж она важная птица, за какую себя выдавала. А затем, как полагается, пошли всевозможные наговоры и сплетни.
Но чем больше было кривотолков и слухов, тем шире были распахнуты ворота дома, а чисто выметенный двор и разукрашенные комнаты не могли вместить всех любопытствующих. Софка все это предвидела и держалась стойко. Она заранее знала, какие ей придется выносить шуточки и расспросы, имеющие цель потихоньку выведать, действительно ли она счастлива, действительно ли любит жениха, еще сущего ребенка! Знала, что самые грязные и сальные насмешки будут отпускать ее ближайшие подруги и сверстницы. И потому Софка всегда появлялась в самом роскошном своем одеянии — тяжелых шальварах, красных как кровь, с серебряным шитьем вокруг карманов и вдоль штанин. Грудь ее закрывала нитка дукатов, подаренная Марко и вызывавшая, как она понимала, больше всего изумления. Софка принимала гостей с горящими глазами и пунцовыми губами, на которые она не жалела помады, так как знала, что это будет истолковано как проявление любви и счастья.
