Бутов начал с бешенством, а последние слова сказал еле слышно, прошептал с горьким чувством вины за то непоправимое, что наговорил Ире. С горьким сомнением: правда ли это? Полная ли правда?
Ира сидела на кровати, закрыв лицо руками. Слезы просачивались сквозь пальцы. Ей стало дурно, и она через силу выкрикнула:
— Открой окно!
Он распахнул рамы. Ударил сильный прохладный ветер.
…Теперь Ира была перед ним, мертвым, и он, не как при жизни, понимал, что если есть у серых враг, которого им не одолеть, то это они — девчонки, осужденные любить.
«Я умираю, совсем умираю, — подумала Ира. — И, в общем-то, не жаль. Не сошлось, такое время — что же поделать. Многое страшнее смерти».
Бутов сел на кровать рядом с Ирой и обнял ее. Она уткнулась лицом в углубление между плечом его и рукой.
Он боялся пошевелиться, сдерживая дыхание, чтобы близость не оборвалась, — была та же самая мысль, что и в Ире, — была, билась, все медленнее, как умирающее сердце.
Он поднялся и, стараясь шагать бесшумно, отошел к окну. Ира лежала, свернувшись калачиком, может быть, для того, чтобы сохранить их последнее общее тепло; но оно просачивалось, убывало.
«Убывало, убивало», — и ее заразила прилипчивая «игра в слова».
Один раз Бутов подошел к ней, наклонился и поцеловал в губы, глаза, шею, оттененную ночным светом ложбинку, где начиналась грудь; лицо ее было влажным и солоноватым от слез. Один раз он остановился и долго прислушивался. Ни шороха, только Ирино дыхание.
Потом они сидели рядом и он ласкал ее. Движения его были так замедлены, потому что нужно было навсегда запомнить ее всю — до крошечной выпуклой родинки над ключицей. Когда ладонь Бутова коснулась ее губ — запекшихся, словно в сильном жару, — она поцеловала его руку.
— Я останусь с тобой!
— Тебе нельзя.
…Начиналась вторая половина суток ночного города, который жил по-разному при свете и в темноте — деловой жизнью, а потом в бреду.
— Я останусь с тобой, — повторила она.
Первая машина промчалась под окнами, за нею — вторая. Меньше минуты было тихо, и снова промчалась машина. Город наполнялся звуками, несколько похожими на шелест опавших листьев; он и мертвел, как дерево, еще накануне живое.
— Когда… если, — поправился он, — за мной придут и застанут тебя, — сочинят террористическую организацию — Михаил Яковлевич, ты и я, еще кого-либо приплетут — и всем конец!
Он заставил ее подняться и проводил до дому. Очень долго они стояли лицом к лицу, так близко, что дыхание их смешивалось; они превращались в одно. Мимо проносились машины, все чаще и чаще.
