— Уж кто бы говорил, — пробормотала я, но рубашку все-таки взяла. — Твоего ума в свое время тоже оказалось недостаточно для того, чтобы не оказаться в тюрьме!
— Я извлек урок из своих ошибок, — бывший демон показывал себя существом бесконечно терпеливым. — А вот ты происходишь из породы мелких людишек, ошибки которых их тут же приканчивают, так что пользы из этого никак не выйдет.
Как я не морщила нос, одеваясь, новый наряд оказался вполне удобным, и не так уж изуродовал меня, как я того опасалась. Ноги в узких штанах казались кривоватыми, а рубаха слишком болталась, но теперь бы на меня никто не плеснул помоями без веской на то причины.
К тому времени начало вечереть, и служанка, постучавшись, спросила, подать ли нам ужин в комнату, или же мы спустимся в общую комнату.
— Чем нелюдимее мы будем себя вести — тем с большим подозрением к нам отнесутся, — рассудительно заметил Хорвек, и мы отправились ужинать в большой зал, уже наполнившийся разнообразнейшими гостями — путешественниками, монахами, мастеровым людом и прочими мелкими господами не из худших. Нам подали прекрасную похлебку, свежий хлеб, жареную курицу и бутылку вина — я громко сглотнула, увидав всю эту роскошь разом. Такого славного ужина у меня не случалось уже много дней.
Хорвек едва притронулся к еде, и я поняла, что он вынужден соблюдать жесткую умеренность. Мне подумалось, что бедняге демону выпала тяжкая доля: что в своем изначальном обличии ему доводилось соблюдать обет не из легких, что в человеческом он был лишен даже самых безыскусных плотских радостей.
Между тем, посетители гостеприимного заведения веселели с каждой минутой — огонь в большом очаге пылал, вино к столу подавали доброе, а пиво наливали без остановки. Раздался перезвон струн, и приятный голос начал выводить старую балладу о раскаявшемся разбойнике: лихого злодея изловили и привязали к позорному столбу, пообещав под утро повесить при всем честном народе. Но тут откуда ни возьмись появилась бродячая собака, и, ласково беседуя с ней, пленник уговорил неразумное животное, не ведающее о законах человеческих, перегрызть веревку. После счастливого избавления он, разумеется, встал на честный путь, обратился к богам и до самой смерти мирно странствовал в сопровождении верного пса, деля с ним последний кусок хлеба. «Пусть ты, мой друг, и бессловесен, — распевал бард, — но сострадателен и честен. Добром я отныне плачу за спасение, прими же, приятель, мое угощение!»
