— Какой запах? — удивилась я, и принялась принюхиваться. — А-а-а! Наверное на меня плеснули помоями на рынке, когда я проходила мимо мясных рядов — торговки подумали, что я хочу что-то украсть…
Хорвек закатил глаза, и я вспомнила, что имею дело с демоном наиблагороднейших кровей. Мне следовало догадаться, что из подобных господ чистоплюйство не выводится ни подземельями, ни перерождениями. Я вновь осмотрела его с ног до головы и впервые заметила, как явно в его одежде проявилась двойственность натуры: множество украшений, пестрая повязка на лбу, бусины и цветные нитки в волосах — все это принадлежало неизвестному бродяге, недавно отдавшему свою душу богам. Но отличные сапоги, рубашка из хорошего тонкого полотна, куртка из кожи лучшей выделки — все это наверняка показалось бы тому бродяге излишней роскошью. Стоило только Хорвеку раздобыть денег, как он тут же приоделся, точно дворянин, но так и не смог вытравить из себя постыдную слабость к дешевым побрякушкам, доставшуюся ему по наследству, как и узоры на руках. Из-за этого он походил, как мне показалось, на картежника-мошенника, к которому удача была в последнее время весьма благосклонна. Возможно, подобный гость показался бы нежелательным хозяину более добропорядочной гостиницы, но в заведении, приглянувшемся Хорвеку, при условии достаточной щедрости мог сойти и за почетного.
Итак, отвертеться от мытья не вышло — меня едва ли не силой затолкали в бадью с водой, от которой валил густой пар.
— Если ты не оставила мечты стать когда-нибудь герцогиней, — приговаривал Хорвек с деланной серьезностью, — то придется уж смириться с таким несчастьем, как мытье.
Вода оказалась такой горячей, что, казалось, с меня и кожа слезет вместе с грязью. Хорвек, убедившись в том, что я не собираюсь сбегать из бадьи, ушел из комнаты, пощадив жалкие остатки моей стыдливости, по большей части растерянной за время бродяжничества. Вымывшись, я натянула на себя одну из его новых рубашек. Она доходила мне едва ли не до колен, но этого мне показалось недостаточным, и я закуталась в плащ. В небольшом темном зеркале, висевшем на стене, отразилась жалкая фигура, и я подошла поближе, чтобы рассмотреть свое лицо. Оно, к счастью, не слишком-то переменилось — лишь осунулось и исхудало — а вот от волос остались лишь жалкие топорщащиеся прядки сероватого цвета, точь-в-точь крысиная шкурка. Исчезли и мои яркие веснушки, а брови вовсе выцвели.
Когда Хорвек вернулся, я самозабвенно рыдала, обхватив голову руками.
