— Да, это я виновата… — мне хотелось закричать это, но горло словно сдавила та самая петля, которая дожидалась меня. — И я лучше умру, чем буду смотреть молча на то, как… Отпусти меня!
— Говорю тебе, ты не спасешь их, показавшись ведьме, — Хорвек объяснял терпеливо и спокойно. — И я вовсе не собирался тебя к этому подталкивать. Если ты и впрямь хочешь сохранить им сегодня жизнь, то будешь смеяться, глядя на то, как их поведут на смерть. Нищие всегда радуются, когда видят казнь богатых и уважаемых людей. Улыбайся — она сейчас ищет в толпе тех, кто испуган…
Я поверила ему, ведь сама уже ничего не понимала. Никогда еще мне не давалась с таким трудом улыбка — я изо всех сил растягивала пересохшие губы, так, что они вот-вот должны были потрескаться. Господин Огасто тем временем обратился с короткой речью к священникам, смиренно ждавшим поодаль своей очереди, и святые отцы торопливо сообщили в ответ, что передают право на суд сюзерену этих земель, раз уж проклятые колдуны желали навредить именно ему.
— Почему они так легко согласились? — прошептала я, улыбаясь из последних сил.
— Потому что твой дядюшка был им не по нраву, я полагаю, — ответил Хорвек. — А дела о колдовстве предписано решать как можно быстрее, чтобы чернокнижники не успели одурманить разум судей. Никому не хочется прослыть околдованным, так что снисхождение в делах о чародействе суды никогда не проявляют.
— Его Светлость говорит, что они будут немедленно казнены! — я едва удерживалась от того, чтобы не начать кусать собственные руки. — Хорвек! Что, если ты ошибаешься? Что если мне нужно попытаться…
— Улыбайся, Фейн, — сказал он, приобнимая меня. — Смейся! Глотни вина — еще немного осталось на дне… Ее глаза сейчас повсюду, и если она поймет, что ты здесь — мы умрем.
Словно подтверждая его правоту, над толпой закружилась стая ворон, невесть откуда прилетевших к площади — и я сразу угадала, что здесь не обошлось без чар: ведьма сейчас отчаянно искала меня среди толпы. Дядюшку Абсалома и Мике тем временем уже подтолкнули к петлям и веревка уже легла на плечи дяди, побелевшего так сильно, словно его лицо испачкали мелом.
— Хорвек, она позволит казнить его… — я цеплялась за бродягу, а моя улыбка уже походила на оскал припадочного. — Ты ошибся… Она не остановится!
— Улыбайся, Фейн, — только это он и отвечал мне.
— Нет, она молчит, она даже не смотрит в сторону виселицы… Хорвек, ты все неправильно сказал! — бормотала я. — О, если его сейчас повесят… Я не прощу тебя, слышишь?! Никогда не прощу!
