Мы тогда на разведку в одну деревню шли и нарвались на облаву. Не успели оглянуться, немцев везде, точно муравьев. А тут ни леса, ни реки, и деревня как на ладони. К тому же осень, хлеба скошены, поля голые. Только кое-где на задворках сады, вот и все. На наше счастье, сидел возле хаты какой-то старик, увидел, что мы убегаем, и крикнул:
— На кладбище! На кладбище! Туда! — и показал палкой на купу деревьев, будто специально выросших на этой пустой равнине, чтобы дать нам приют.
Кинулись мы в ту сторону и с лету в первый попавшийся склеп, привалили вход плитой и сидим. Там, видать, недавно кого-то захоронили, на плите еще венок из пихтовых веток лежал и куча цветов, уже подзасохших. А надо всем этим самый, пожалуй, красивый, какого я только видел, Иисус Христос одной рукой держался за сердце, а другую протянул вперед, словно проверял, не идет ли на свете дождь. Зато внутри темнота, вонища, но, как говорится, не до жиру. Говорить, кстати, тоже было трудно, во рту горько становилось от слов. Да и о чем говорить в склепе? Выругаешься разок-другой — и, что хотел сказать, сказал. Мы даже попробовали, чтобы время убить, завести разговор, но только проклятия лезли на язык, точно мы позабыли все приличные слова. Правда, бывает иногда, что приличных слов надо бы невесть сколько сказать, и то они не сравнятся с одним крепким словцом, пустыми покажутся, слепыми и колченогими. И глупыми для этой минуты, хотя и не стыдными. Нормальные слова тогда хороши, когда жизнь нормальная. А нас тут вши, проклятущие, заели, хоть на стенку лезь. Так разгулялись — местечка не осталось, где б не свербило. Райскую жизнь себе за наш счет устроили в этом склепе. Да чего удивляться. Мы сидим, скрючившись в три погибели, вот они и гуляют по нашей шкуре, как по райскому саду. Но даже если б и не было у нас вшей, все равно бы небось свербило. Когда не говоришь, не думаешь, не шевелишься, должно хотя бы где-нибудь свербить.
Я еще более-менее держался, почешусь, и на время полегчает. А он городской, верно, знать не знал, что такое вши. Как начал корябаться, только шу-шу, шу-шу слыхать, будто кто-то поблизости остругивает гроб.
— Прекрати, — прошу, потому что чувствую: на мне его шкура саднит. Где там — шу-шу, шу-шу.
— Перестань, черт тебя побери, слышь?
В тот же еще день, ближе к вечеру, пришел старичок, который нам велел на кладбище бежать. Как он нас отыскал, как узнал, в котором мы склепе сидим, ума не приложу. Сперва мы услышали, по своду легонько стук-стук. У нас сердца в пятки, я того малого за руки схватил, чтоб не вздумал чесаться. И тут вдруг как грохнет два раза кряду, бум, бум, точно не в склепе мы, а в барабане.
