Пришла весна, а с ней и обострения. Марина готова была отнести заявление о разводе с мужем, но отлично понимала, что ей тут же придётся положить на стол и заявление об увольнении.
Вчера за вечерним «чаепитием» они поздравляли коллегу с днём рождения. Собрались и сотрудники из смежных отделов, был и шеф. И как только возникла пауза, Алла Евгеньевна села на любимого конька. О чём бы ни зашла речь, по какому бы поводу ни собралась компания, в конечном итоге все разговоры сводились к одному – к её гениальному сыну. Только сейчас Марина поняла фразу «свита делает короля». В данном случае роль свиты фанатично исполняла одна Алла Евгеньевна. Но чем дальше, тем больше Славик нуждался в подтверждении своей избранности и гениальности. Нужно было напоминать Марине и её маме, какая честь для них обеих – жить рядом с её сыном. Они должны гордиться, что имеют возможность заботиться о нём, стирать носки неординарному, талантливому, незаурядному человеку, который, придёт время, заявит о себе.
Для подтверждения его гениальности Алла Евгеньевна не пожалела своих сбережений, издала книгу стихов «раннего Святослава», проиллюстрированную его же детскими рисунками. В предисловии упоминалось, что автором этой книги является «ребёнок-индиго». Книга была в солидном твёрдом переплёте, отпечатана на отличной бумаге, сшита на века. Правда, содержание не соответствовало дорогой обложке и вложенным затратам. Алла Евгеньевна даже оформила заявку на свидетельство об интеллектуальной собственности.
«Увидеть бы этого сумасшедшего, который захотел бы присвоить себе авторство!» – думала Марина и удивлялась: сколько энергии таится в материнской любви, сколько сил тратится на бездарные и пустые идеи сына! Сам «индиго» временами искренне верил в свою гениальность, но в последнее время всё чаще напивался изысканными крепкими напитками в барах города и, придя домой, размахивал толстой тяжёлой книгой перед испуганным лицом Марины, называя своё великое поэтическое творение прозаичным словом – «дерьмо». Марина не опровергала, а Славик добивался противоположного. Он хотел услышать хоть однажды похвалу не из материнских уст. Он провоцировал жену, но она молчала, как партизан на допросе.
Ей было стыдно за Славу, что он такой инфантильный, поверхностный, никчемный и в то же время претенциозный, с сумасшедшими амбициями. Стыдно – за себя, что так скоропалительно согласилась стать его женой. Стыдно – за свою маму, которая безропотно их обслуживала, готовила, стирала и к тому же тратила на них свои деньги. И неловко – за свекровь. Марина скоро поняла, что в институте перешёптывались за спиной у Аллы Евгеньевны и крутили пальцем у виска, когда она в очередной раз рассказывала о своём сыне, мягко говоря, вещи, не соответствующие действительности. Никто не осмелился бы конфликтовать с ней в открытую из-за невинной лжи, все понимали: материнская любовь, да ещё после внезапной, безвременной потери заботливого мужа, сделала её слепой в отношении сына. Сын был её ахиллесовой пятой. В остальном она слыла жестокой целеустремлённой железной леди. Не единожды Марина слышала, как коллеги за глаза величали её свекровь не иначе, как Ильзой Кох.
