. И это понятно: покинув старую родину, они не успели еще установить органической связи с новой. В полном соответствии со всем этим были и внутренние порядки или, правильнее говоря, беспорядки, которые господствовали в гусарских полках в России; их чрезвычайно рельефно изображает в своих записках С. Пишчевич
[213]. Соглашаемся, что среди поселенцев могли быть люди честные и небуйные. Но насколько они были подготовлены к своим новым обязанностям? Им нужно было приспособляться к новым условиям жизни, и это требовало с их стороны немало труда и усилий. Им предстояло в одно и то же время быть и воинами, какими большинство их было и раньше, и земледельцами: они должны были распахать пожалованным им земли, завести хозяйство, построить дома, деревни и т. п. Насколько хорошо они несли пограничную службу, мы, к сожалению, сказать не можем; заметим только, что едва ли в этом отношении они могли равняться с казаками, изучившими степь и нравы ее обитателей – татар. Мы не говорим уже о том, что с пятидесятых годов XVIII века пограничная служба сделалась уже далеко не такой трудной, какою она была в первой половине XVIII, а в особенности в XVII веке. Еще труднее было сербским гусарам завести на новых местах жительства селения и нивы. Положение их на первых порах было очень и очень затруднительное. Любопытные данные в этом отношении сообщает Пишчевич. Выехали мы, говорит он, на чистую и глухую степь (возле которой был, впрочем, и лес) и тут-то восчувствовали все, а особенно те, которые начали селиться по Лугани, что значит нужда и жизнь, исполненная лишений: негде преклониться; не знаешь, за что браться, с чего начинать; в особенности плохо приходилось тем, которые, подобно мне, никогда раньше не занимались хозяйством. Сначала я жил с семьей в небольшой палатке, потом с четырьмя слугами устроил себе из хвороста сарай, покрывши его травою и по возможности укрепивши на случай бури. Но вдруг ночью пошел сильный дождь, от которого крыша начала протекать, и вода ручьем полилась внутрь. Я с женою и маленькими детьми промокли так, как будто бы в воде выкупались. Между тем буря усилилась еще больше. Кровлю мою совсем повалило, и я едва успел выскочить оттуда с женою и детьми, а моя резиденция упала, и мы все остались под открытым небом в бурю и дождь, не имея где преклонить главы. Шалаши моих слуг также опрокидывала буря, но они прибежали на помощь ко мне и стали разбивать мне палатку; однако, пока они это успели сделать, мы промокли и продрогли едва не до смерти; наше платье и постель остались в рухнувшем сарае и там страшно намокли, а мы должны были провести всю ночь без одежды, плача и проклиная свою участь. Поутру, как прошла буря, взошло и пригрело солнышко, вышли мы из палатки, и я велел развести большой огонь, чтобы просушиться; посмотрел я тут на свою бывшую резиденцию, и досадно мне стало за двойной убыток, причиненный бурей, первое за потерю жилья, а второе за потерю постели и разной утвари. Разобрав упавший сарайчик и велевши купить несколько необходимых инструментов и нарубить леса, я принялся за постройку нового, более крепкого сарайчика, а также землянки с покоями и небольшою кухонькою с чуланчиком, где рассчитывал провести зиму. К счастью нашелся добрый человек, однодворец из слободы Новой Айдары, который единственный осмелился к нам приехать (остальные по дикости боялись это делать) и продал мне на снос дом, обещая перевезти его на своих подводах. Домик действительно перевезли; я его покрыл очеретом; остановка была только за печью и окнами; и они впоследствии были устроены. Землянка же служила мне для слуг и караульных. «У всех нас поселенцев (привожу рассказ Пишчевича собственными его словами) вообще на той пустыне была тогда в первое лето жызнь точно такая, как у тех инзуланов, кои по несчастыям разбитием короблей занесены морскими волнами на пустые острова и пытались зелием, кореныем, ловлею рибы, птиц и зверей, так то и мы тогда, что вышли на пустую степь и землю такую, где от созданыя света никаких жилищ не было, а достать нигде ни за какие деньги ничего не можно, а кто чего иметь хотел, тот должен был за несколко дней посылать далеко и изыскивать, и покупать дорогою ценою. Огородов и зелены какой на пищу первой год ни у ково не было и покудова тем завелысь, должны были диким чесноком, луком (род травы такой на полях есть) и другою травою, способною к вареныю, пособлять себя, а простой народ только одними сухарями и такою дикою травою и водою да овощ, когда кто чего на полях ягоды илы что другое найдет, питались, а более ничего не имели; я многих видел сперва в жалостном состоянии, а особливо те, кто по Луганы реки селылись, те претерпели нужду более, нежель другие, ибо по той реке лесу ничево нет, а чистая и голоя степь, для чего в постройке домов видели нужду велику и за лесом ездить далеко принуждены были. Напитков у всех вообще и болшаго и малаго никаких не было окроме води, а естли у кого простая горелка случица, ето уж трактамент велик почитался (делалы опосля квас из сухарей да из диких яблок и терновых ягод кислую воду). Ездыл я иногда наведоватца и к другим соседям своим и смотрел, каково они строятца и чем заводят себя, но везде находил плач и рыдание; у кого еще денги водилысь, тот, хотя с нуждою потребное доставал и далеко посилал и дорого платыл, однако еще тем мог пособыть себя. А кто запасных денег не имел, а толко полагался на одно окладное жалованые (а рациев и порциев уже не было), тот в превеликой бедносты состоял, ибо то жалованые на мундир и на другую к службе исправность как расчислыть, то и не оставалось ничево на другую свою к поселению надобность, а особливо у каво семья и в доме много душ было, тот с тем жалованыем никогда на конец не мог выходить и тако естли один другому не пособыт и у ково что есть хоть мало что запаснаго не даст взаем или по свойству не подарует, то тот не имущий доходыл до крайности»
