— Стой! Кто такие? — раздался в тишине повелительный окрик. Из-под моста вышли люди в рваных полушубках и направили на них винтовки. — Кто такие? — повторили они свой вопрос еще требовательнее, обращаясь главным образом не к вознице, а к странному путнику — на Мальцеве был мундир французского солдата, которым наделили его в лагере.
Вот и сбывалось то, что видел во сне или в бреду: уже рядом дом, да, видно, не бывать ему там.
Однако по голосу, по поведению догадался, что это не бандиты, а какая-то охрана, да и люди, когда присмотрелся, показались будто бы знакомыми. И правда, не успел он себя назвать, как услышал:
— Терентий?! Мальцев!
То был один из караулов, выставленных у деревни,— в округе кулаки и эсеры подняли мятеж (в который раз, какой по счету?). Одна из банд, сколотившись в Ялуторовске, двигалась по деревням Шадринского уезда, убивая, разрушая, грабя и надеясь на пополнение. Кто знает, куда, в какую сторону кинется она,— вот и выставила деревня караулы на дорогах с приказом задерживать всех подозрительных, а при необходимости — стрелять.
Переговорив коротко: «Откуда? Знают ли дома?»— часовые снова скрылись — нельзя долго на виду стоять.
1
Как дома встретили сына и мужа, которого война пять лет по чужбине гоняла, нет нужды рассказывать. И для домочадцев не было радостнее события и для деревни весть значительная — вернулся односельчанин. С раннего утра до поздней ночи не пустовала изба: выспрашивали, сами рассказывали. Сначала про тех, кто помер, погиб, кто от шомполов колчаковских еще не оправился. Потом о выживших в этой кутерьме.
Да, помяла, покатала его жизнь. Но и тут не слаще было, и тут все переменилось, будто не пять лет прошло над этим миром, а миновала эпоха с двумя революциями, гражданской войной, интервенцией, мятежами, надоевшими всем до чертиков, с продразверсткой, утомившей крестьянина, у которого отбирались все излишки хлеба без всякого вознаграждения за него.
Многим тогда думалось, что политика «военного коммунизма» — единственно правильная не только во время войны, но и в условиях мирного хозяйственного строительства. Сторонники этого взгляда смотрели на крестьянство не как на союзника рабочего класса, а как на кулацкую массу, имеющую хлеб и скот и не желающую делиться с пролетариатом. Сказывалась та ненависть, не всегда осознанная, которая все еще жила к тем, кто сам себя кормит. Движимые этим чувством, они за высшую справедливость считали изъятие излишков хлеба без всякого вознаграждения. И все же победили не они.
