зим, как, несмотря на баснословные проценты, драгоценные реликвии
возвратились в сокровищницы — все до единой. Вернувшееся изобилие
стерло озабоченное выражение со светлых лиц эллари, вновь зажглись
огнем темные глаза краантль. Точно солнце проглянуло сквозь тучи!
Сбросив груз забот, эльфы Рас-Сильвана снова собирались в Круге песен
под древним дубом — их голоса вновь звенели до самого утра, распевая
древние напевы, а смех раскатывался по всему парку, вспугивая
устроившихся на ночь птиц. И только одного из сыновей солнца не было в
этой веселой компании… После возвращения с битвы Кравой Глейнирлин
по прозвищу Душа Огня ни разу не показался в Круге песен, чьим
неизменным завсегдатаем был до сих пор, — и не потому, что ему больше
не нравились звуки арфы или напевы певцов: просто он чувствовал, как
после смерти возлюбленной какая-то часть его души словно закрылась —
та самая часть, в которой жили его смех и былая легкость, и что должно
случиться, чтобы она вновь открылась, он не знал. Знал только, что до той
поры звуки песен будут приносить ему одну только боль…
***
Оторвавшись от бумаг, солнечный эльф устало поднес к лицу руку с
длинными тонкими пальцами, протер глаза и сжал пальцами переносицу.
Несколько мгновений он сидел так, не шевелясь, затем отнял руку,
посмотрел на окно. Он и не заметил, как стемнело! Точно вспомнив о чем-
то важном, он порывисто поднялся из-за стола и, даже не сложив бумаги, а
бросив все, как было, направился к двери. Аламнэй! — Он ведь обещал
зайти к ней еще засветло, и вот, как назло, заработался. Теперь ее,
наверное, уже укладывают спать… Хотя какое там спать, разве она заснет
без него! Нянечки, наверное, там с ума сходят — непокорный нрав
наследницы лунных князей, коей Аламнэй была по матери, уже давно
составлял печаль всех замковых нянь, одновременно удивляя их: подобное
упрямство и своеволие редко встречались даже у взрослых. В добавление
оно усугублялось резкой переменчивостью настроения и несдержанностью
чувств — «нервностью», как говорили, качая головами, воспитатели
маленькой бунтарки. И лишь Кравой знал, что делать с этой «нервностью»,
— вернее, знал, что делать с ней ничего не нужно, ибо в своей
родительской чуткости обладал свойством прозревать истинные причины,
лежавшие в основе поступков дочери. Стоя на этом, он один умел
успокоить ее — просто открыв объятья и своей безусловной любовью сведя
на нет весь арсенал капризов, которые она намеревалась пустить в ход.
