Однажды в ходе нашей беседы по диплому Владимир Яковлевич вдруг перешёл на события текущей жизни и говорил как-то особенно пылко, я чувствовала, что он очень взволнован, что то, о чём он говорит, принципиально важно для него. Он открывал мне какую-то тайну, я не очень-то понимала то, о чём мне говорил Лакшин, но хорошо осознавала, что это особое выражение доверия ко мне, которого я удостоилась. И была бесконечно благодарна, что приобщена к этой высокой чести. Только спустя несколько лет, сопоставив события, я догадалась, что тогда речь шла о Солженицыне: именно в то время он принёс в «Новый мир» свою повесть «Один день Ивана Денисовича», и Лакшин внутренне готовился к публикации её в «Новом мире». Решение это давалось трудно, и Твардовскому требовались большое мужество и напряжение воли, не говоря уже о хлопотах в инстанциях, где «пробивали» публикацию.
«Новый мир» опубликовал «Один день Ивана Денисовича». Они сделали это, преодолев множество преград! Это был поступок в то время смелый, мужественный, но позже из книги Солженицына, написанной за рубежом, «Бодался телёнок с дубом» стало очевидно, что сокрушитель устоев не оценил по достоинству совершённого редакцией «Нового мира». В судьбе Лакшина этот поступок сыграл роковую роль – на долгие годы его лишили возможности печататься в центральных изданиях страны.
А тогда, весной 1962 года, я бежала мимо «Известий», прижимая к груди свою рукопись, и твердила, как клятву: «Дорогой Владимир Яковлевич, я никогда, никогда не предам вас! Вашего столь дорогого для меня доверия!»
Чутьём настоящих последователей вершинных проявлений русской публицистики, явленной в своё время и оставленной нам в наследство, например, Белинским, А.Т. Твардовский и В.Я. Лакшин остро осознали тогда, что настало время для открытого разговора о событиях внутренней жизни СССР, отражённых в «Одном дне Ивана Денисовича». Собственно, Твардовский написал об этом литые, гениальные поэтические строки в поэме «По праву памяти»:
Уже тот век не безответен,
Он так ли, сяк ли распочат.
Он приоткрыт отцам и детям.
И настежь будет для внучат.
Истории трудных отношений Солженицына с «Новым миром» и лично с Твардовским я касаться не буду. Скажу только, что Лакшин до конца дней своих боролся за того прекрасного человека, которого открыл в Твардовском, за честь и достоинство великого русского поэта, несправедливо оболганного и почти забытого сегодня. Перечитайте очерки Лакшина, посвящённые памяти А.Т. Твардовского – каждая строка написана кровью израненного и оскорблённого любящего сердца. «В письмах читателей, телефонных звонках со знакомыми и незнакомыми людьми Твардовский что ни день мог обнаружить бесчисленные подтверждения своей народной славы, поклонения ему множества людей. Но при этом сохранял, пусть это не прозвучит банально, поразительную скромность. Не скромность для виду, напоказ, как бывает иногда у людей, балованных известностью, но тайную застенчивость, основанную на требовательной самооценке. Всё, что выделяло его среди других людей и отделяло его от них, при мало-мальски доверительном разговоре сметалось им как не нужная преграда.
