Автор выносит свой приговор этой полой, несостоявшейся жизни. Приговор не тезисный, а образный, сродни тому, какой в заключительных кадрах «Пепла и алмаза» польский режиссер Анджей Вайда выносит пошедшему против истории Мацеку Хелмицкому, заставив его умирать в корчах на городской свалке. Последние часы консула отвратительны, обстоятельства его гибели жалки и нелепы, тело сброшено в клоаку на дне ущелья. Смерть консула, смерть одного человека, воплощает кончину целого мира. Его конец — прообраз исторического воздаяния, этому миру уготованного.
Философы и писатели, художники и режиссеры разных убеждений и различных десятилетий XX века по-разному аллегорически рисовали гибель усталой, вырождающейся цивилизации: от сумеречного угасания культуры в буржуазную эпоху, за которым следует вечная ночь («Закат Европы» О. Шпенглера, 1918–1922), до вакханалии чудовищных и гротескных взрывов, переходящих в призрак апокалиптического кровавого заката над равнодушной американской пустыней (фильм итальянского режиссера Микеланджело Антониони «Забриски Пойнт», 1970). Лаури дал свой вариант аллегории, отказав буржуазному миропорядку в праве хотя бы на пристойную, добродетельную кончину, не говоря уже о величественном угасании. Может быть, потому, что с этим миром он не связывал никаких иллюзий и понимал: смерть этого мира вовсе не означает гибели цивилизации вообще, есть и другая цивилизация…
При всем этом человеческая судьба консула предстает в романе настоящей трагедией. И если эпитафия ему — «Мы изгоняем тех, кто разрушает», то строки Марло, в которых Ляруэль прозревает истину о загубленной жизни Фермина, тоже эпитафия:
Побег, взраставший гордо, отсечен,
И сожжена ветвь лавра Аполлона…
Автор одержим состраданием к своему литературному герою, избравшему ад в уверенности, что лучшего он не достоин. Без такого сострадания из-под пера Лаури никогда не возник бы столь емкий, убедительный и потрясающий характер. Писатель показал, что сделали с человеком время и социальные обстоятельства, но он указал и на то, чем мог бы стать этот человек в другое время и при других обстоятельствах. Противопоставление существующего и возможного, долженствовавшего быть, раскрыто в романе как одна из ведущих тем. Отсюда трагедийный накал книги. Синтез иронии и трагедии, злой прозы и поэтического откровения определил интонацию этого удивительного произведения: над сброшенным в клоаку Фермином смыкаются деревья, «объятые жалостью».
