И сестра исчезла, и брат.
Стараясь гнать от себя тревогу, Ульяна собралась к плотнику. Тут уж дети совсем разнылись — устали. Как ни прикрикивала — продолжали голосить. Она-то им не указ. Бросила их, пошла одна. Догнали, вцепились в спину, повисли:
— Не оставляй, сестрица!
К счастью, хотя бы Витька оказался на месте. Неловко даже: оторвали от дела, а мастер у него суровый. Наверняка потом выговаривал.
Брат попросился отойти, и проводил семью в свой угол, что снимал в бараке у мастерской: топчан да сундук. Совсем небогато, хуже, чем у Ваньки и матери.
Принес воды, расспросил о том, что случилось, темнея лицом. Потом достал из-под сундука свернутую худую пачку — и отдал все Ульяне. Она растерялась.
— А сам-то как будешь? — совестно.
— Ничего. Заработаю. Смотри, на улицы не суйся. Скоро приду к вам и еще принесу.
Ульяна повеселела — но через пару дней вновь пригорюнилась. Деньги брата закончатся — а дальше что?
Даже стиркой, как мать, не заработаешь. Ее нужно брать в городе, а потом туда же и относить. С детьми — не пойдешь: и белье перемажут, и господ распугают. Одних тоже бросать тревожно…
Мать Ульяна не осуждала. Сама думала отправиться на базар в поисках легкого заработка. На то теперь некому ругаться: пригляду нет. Ульяна и в тот раз правду не сказала о том, отчего ее погнали из нянек. Незачем матери знать… Тем более — не праведница она, а туда же, ругаться.
Вот, похоже, и сестра с братом лучшей доли искали…
А что, если мать не вернется и до зимы? Как оставаться в холода в сожженном доме? Ульяна заткнула тряпками щели, как могла, вместо двери повесила простынь — жалко портить, конечно, но хоть как-то жилище прикрыть. На лето сгодится. А что потом?
Начался дождь. Мимо обгоревшего порога сновали, занятые своими заботами, люди. И никто не обращал внимания на плачущую в голос девочку — вчерашнего ребенка.
* * *
Накануне лекарка предложила Алексу выпить из пузырька.
Выпил. Что терять? Травить насмерть — глупо, а так — почти с пустыми карманами вышел.
Из-за этого зелья он всю ночь был, как дурной. Точно после малинки — не соображал толком. Его трогали, поворачивали, прямо над головой слышались голоса — ничего не разбирал. А потом и полностью провалился в забытье.
Утром открыл глаза. Не отравили. Голова кружилась, но боль затихла. Рубаху сняли, пузо перемотали бинтами. Сквозь них лишь небольшая капля крови выступила.
— Жить точно будешь, Лексей, — ласково сказал со стула напротив тот самый гость, что принес сообщение. — Приглянулся ты моей сестрице, поди. Уж так хлопотала.
