Возвращаться к Ирине, да еще и вопреки ее просьбе, решительно не хотелось. Можно было только ждать.
Репортер направился к скамейке через маленький сад, где распустились приятные глазу голубые колокольчики. Устроившись поудобнее и достав папиросы, он снова взглянул на дом.
Кажется, или дверь черного хода приоткрыта? Уходя за покупками, кухарка, она же и горничная, очевидно, не стала запирать прямой путь на кухню.
Догадка оказалась верной. Но, заходя внутрь, репортер вздрогнул от предчувствия. Его встретил тот самый удушливый, тошнотворный запах, что и месяцем ранее в доме соседа — старого Грамса.
Не желая даже додумывать, Бирюлев, заткнув нос платком, заглянул по очереди в кухню, столовую, гостиную, кабинет.
Отец лежал на кровати в своей спальне — и, судя по всему, уже давно.
Одинокий пожилой господин, он всю жизнь собирал древние ценные редкости.
Да, дверь не заперли. Первый взгляд, полный ужаса и отчаяния, не нащупал и веревок. Однако Бирюлев был готов поручиться: это снова невидимые.
Еще в пятницу репортер так радовался их появлению на улицах — а теперь вот и сам с ними столкнулся.
* * *
Лавка оказалась пуста. Не дозвавшись хозяина, Матрена принялась переминаться с ноги на ногу, разглядывая самовары, щербатые тарелки да поношенные тулупы с блеклыми пуговицами. Потом, устав от безделья, откашлялась, поправила платок и снова крикнула:
— Есть тут кто?
Как и следовало ожидать, никто отозвался. Неужто в чем-то ошиблась? Но сказано было точно: приходи к полудню в лавку старьевщика, что на базаре. Она такая здесь одна. Уже полдень. Что не так?
Похоже, вновь не судьба сегодня дела наладить. Что за напасть! А прачка и к господам опять не явилась. Поспешила путь-то назад отрубить. Теперь надо сильно постараться, чтобы все поправить, пока новый покупатель не сыщется. Прислуги свободной — пруд пруди.
Пожалуй, придется вновь на хворобу младшего плакаться. Авось и пожалеют, хоть и недоброе это дело — недуги кликать.
Над дверью звякнул колокольчик. Вошел небольшой ссутуленный человек в пенсне.
— Матрена? — неприятно взглянул из-за стекол круглыми немигающими глазами.
— Она самая, я.
— Принесла?
Ну конечно, нашел дуру. Как будто она вчера на свет родилась — ходить по таким вот лавчонкам, да не с пустыми руками. Тут можно, глядишь, не только бирюльки лишиться задаром, но и жизни.
Не спроста ведь со Старым Лехом из-за вещицы так обошлись.
И в прежний-то раз как боязно было ее на показ доставлять. Возвращаясь, Матрена все оборачивалась. А потом, в потемках, снова вынесла сверток из дома и хорошо схоронила, никому про то не сказав.
