— Подожди, — крикнул он, в несколько прыжков настиг ее, остановил, схватив за плечи, и стал застегивать платье. — Я люблю смотреть, как ты раздеваешься. Не хочу, чтобы это было на ходу.
Они пришли на свое место на склоне холма, где стоял небольшой домик, на нижнем этаже которого в непогоду укрывались люди и скот, а на верхнем — открытом с двух сторон — был сеновал. Они нашли этот дом летом, когда разразилась гроза и им негде было укрыться.
По решетке окна на первом этаже Ванда первой вскарабкалась на сеновал. Она знала, что Этторе нравится глядеть снизу, как она занимается акробатикой. Но ступив на сеновал, она закричала:
— Ой, эти проклятые крестьяне забрали отсюда все сено!
— Ничего, там еще, наверное, осталось, — сказал он, поднимаясь следом за ней.
Он стал на колени и принялся сгребать остатки сена, чтобы соорудить ложе, а сам через плечо смотрел, как она раздевается. Белье промелькнуло в полутьме, в лунном свете фосфоресцировали очертания нагого тела.
Этторе протянул к ней руки, ее ослабевшее тело упало на них, и он прижал ее к себе.
— О милый, у тебя же одни кости да кожа!
— Ты, видно, еще не поняла, как тебе нравятся эти кости да кожа, — отвечал он, счастливый и злой, переворачивая ее.
Ноги девушки взметнулись в воздухе, как руки утопающего, и застыли двумя арками.
Ее крик прозвучал в тишине, царившей на холме, так громко, что он испугался:
— Ах я потаскушка, я потас…
Он прикрыл ей рот ладонью, но она отвернула голову в сторону и, утопая в сене, продолжала кричать:
— Да, да, я потаскушка, но мне все равно, это так прекрасно, это слишком хорошо… Несчастные девушки, которые этого не делают. Я — потас…
Этторе поймал ее губы своими и сквозь зубы сказал:
— Ты не потаскушка! Потому что ты моя потаскушка. Только моя, поняла?.. — Он вытянулся рядом с ней.
Где-то невдалеке в кустах крикнула сова, и Ванда невольно вздрогнула. Он провел рукой вдоль ее тела, как бы снимая эту судорогу.
Попросил достать сигарету из кармана брюк. Она нащупала пачку и подала ему.
— И спички.
Пошарив вокруг, она протянула спички. Этторе закурил, но не сразу погасил спичку.
— Туши, не смей на меня глядеть!
Он потушил и, перевернувшись, лег щекою на ее расслабленное бедро.
Лежа так, он сквозь беловатое облачко дыма смотрел на тропинку, которой они шли сюда и по которой теперь им предстояло возвращаться, на городские огни и на звезды. Потом произнес:
— С завтрашнего дня у меня будет хозяин. — И почувствовал, как она приподнимается, опершись руками о сено. — Отец нашел мне место на шоколадной фабрике. Завтра я начинаю работать.
