Страстная суббота | страница 10
— Это хорошо, Этторе, — сказала она тихо и осторожно.
Он резко повернул голову, надавив подбородком на ее мягкое бедро.
Ванда продолжала:
— Рано или поздно надо же начинать.
— Но почему? — закричал он.
— Почему? Потому что все когда-нибудь начинают работать.
— Не все, ты отлично знаешь, что не все.
— Ну, почти все.
— А почему я должен быть одним из них?
— Не знаю, но ты один из них; таким уж ты родился. Может быть, ты нашел способ не быть таким, как «почти все»? — По тому, как он снова уткнулся подбородком в ее бедро, она поняла, что он такого способа не нашел. — Тогда как же быть?
— Почему бы мне еще не подождать?
— Ах, Этторе, ведь тебе уже двадцать два года, — сказала она очень грустно и добавила: — Может, ты вообще не собираешься работать?
— Так ведь работать надо под чьим-то началом! — крикнул он.
— Ну и что же?
— Ты говоришь так, потому что это не касается тебя.
— Я работаю.
— Где ты работаешь?
— Дома.
— Это, по-твоему, работа?
— Да, работа. Готовить, стирать, гладить, шить, мыть и чистить все вокруг — от пола до ботинок и посуды, носить воду, дрова… Знаешь, у нас с матерью к вечеру спины болят почище, чем у рабочих!
— Но над тобой нет хозяина.
— Я прислуга у отца и братьев. Ты даже не представляешь себе, как они мной помыкают.
Этторе швырнул сигарету и рывком сел рядом с девушкой.
— Значит, и ты хочешь, чтобы я стал таким же, как все прочие.
— Ничего другого тебе не остается. Ты такой, как и все.
— Ах, вот как ты меня любишь!
— Я люблю тебя, но знаю, что ты такой же, как все.
— Ты еще увидишь! Ты — первая.
— Что ты задумал?
— Еще не знаю, но только ты увидишь.
Ванда прижалась к нему грудью и сказала:
— Делай что хочешь, Этторе, делай что угодно, только не оставляй меня. Будь всегда со мной.
Но он не слушал ее.
— Ты хочешь, чтобы я завтра шел на работу? Да? Говори.
Она смотрела прямо перед собой.
— Я ничего не говорю, но если ты пойдешь, то уже с завтрашнего дня мы сможем на что-то надеяться. Или ты хочешь, чтобы мы всю жизнь виделись раз в неделю, встречались, как скотина, где придется, под чужой крышей?
Он опустил голову.
Тогда она протянула обнаженную руку и, прижав его голову к груди, сказала:
— Не грусти, милый, не надо. Мне так тяжело, будто я в чем-то виновата. — Потом произнесла совсем другим тоном: — Скажи, Этторе, ты думал только об этом, когда мы занимались любовью?
— Конечно, я думал об этом. И тогда, и сейчас.
— О! — жалобно простонала она, и рука ее упала.
— Ты что?
— Значит, я тебе ни к чему, — в ее голосе дрожали слезы, — если я не могу заставить тебя забыть неприятности, даже когда отдаю тебе все, что могу.