Всеми силами пытаюсь сдержать наползающее на мое лицо до неприличия глупое выражение, но оно, должно быть, все-таки появляется.
— Вы не из клуба любителей фантастики? — переспрашивает женщина,
— Я сторонница реализма,— улыбаюсь в ответ,— В основном пишу протоколы... Я следователь.
Пока снимаю шубу, в коридор выходят Косарев в стареньких брюках, в толстой серой рубахе. Увидев меня, застывает, потом спохватывается, приглашает в комнату. На пороге оборачивается:
— Маша, сделай одолжение, чайку с вареньицем...
Маша вместе со своими птичками выпархивает на кухню, ловко минуя торчащий в коридоре дорожный велосипед.
В освещенной настольной лампой комнате прямо напротив двери — то ли топчан, то ли узкая тахта; у окна — широкий, с подпиленными ножками старый письменный стол, рядом с которым громоздкое кожаное кресло на «куриной ноге»; на стене — книжные полки.
Начинаю издалека:
— Вы давно работаете в управлении, Иван Иванович?
Косарев ерошит волосы. Задумывается.
— Давненько... Больше тридцати лет назад сюда пришел, сразу после института. А если прибросить и те годы, что в системе треста проработал, получится все сорок... Двое нас мастодонтов в тресте осталось: я да Федька Омелин.
Судорожно соображаю, какой же это Федька. Наконец догадываюсь.
— Вы имеете в виду главного инженера?
— Его, — кивает Косарев, — Мы же с ним еще с фронта знакомы. Вместе из Новосибирска призывались. Всю войну рядом. Только на время ранений и расставались... Знали бы вы, какой Федька боевой парень был! Разведчик, медалей куча. Даже две «Отваги»!.. С ним в огонь и в воду можно было... Я ему по гроб обязан. Не он, пришлось бы вам с кем-нибудь другим чай пить. Спас меня в бою... Вместе и демобилизовались. На стройку каменщиками пришли. В один год в институт поступили. Так вдвоем в управлении и оказались. Только я в бухгалтерии, а он прорабом стал... Вот и работаем.
— Мне Омелин почему-то не показался решительным человекам,— говорю я.
Косарев вздыхает, словно давно ожидал, что разговор пойдет именно на эту тему.
— Да-а... Твердости у него не хватает. Инженер — дай бог каждому. Но вот метаморфоза какая: на фронте лихой был, а на гражданке стушевался.
— Чрезмерно привержен субординации?
— Не в этом дела... И объяснить-то трудно. Мягкий он, что ли...
— Может и чужую вину на себя взять?
Иван Иванович бросает на меня цепкий взгляд.
— Уж другого под удар не поставит.
— Вы не из-за этого сегодня ругались?
— Не ругались мы, просто я ему мозги вправлял! — возражает он.
