Что-то я стала совсем уж раскисшей нюней.
– Давно приехала, дочка? – Отец проходится рукой по моим волосам, заправляя за ухо выбившуюся их хвоста непослушную прядь волос.
– Не знаю. Наверно, с час назад.
– А почему сразу домой не поднялась? Что здесь сидишь? Неужели меня караулишь? – радостно удивляется. – Помнишь, как в школе? Ты никогда не хотела идти домой одна, если знала, что я на работе. Так ко мне в мастерскую и бегала, пока не выросла.
Мне бы согласно кивнуть в ответ, а я отвожу взгляд и смотрю на Снусмумрика.
– Нет, пап. Просто вот увидела его и подумала, что ты с Элей. Не хотела вам мешать. Ты ведь просил, а я забыла. Забыла тебя предупредить звонком, что приеду раньше.
Отец смущается. Даже не знала, что он умеет вот так растерянно отводить взгляд, поднимая его то на окно нашей квартиры, то переводя на мальчишку. Кусая губы, избегая смотреть мне в глаза.
– Таня, те мои слова… Забудь, дочка. Это твой дом, прости меня дурака. Ты должна приезжать в него, когда захочешь. Мне бы следовало подумать, прежде чем говорить. Как-то сгоряча получилось. Просто я так часто был один, а ты у меня совсем взрослая стала. А Пашка… Эля, должно быть, забрала сына из детского сада и зашла ко мне. Она приходит по вечерам. Я, вроде как, не против, – теперь, когда ты о нас знаешь. Хочешь, я попрошу ее уйти? – он с надеждой смотрит на меня. – Она поймет.
– Нет, – я говорю это искренне, пусть мой голос и глохнет от взгляда Снусмумрика, заметившего нас.
Обернувшись, мальчишка вскидывается и, позабыв о машине, кидается навстречу отцу. Но в пяти шагах, словно споткнувшись о неуверенность и стеснение, останавливается, садится на корточки и сухой веточкой принимается что-то чертить у своих ног, поглядывая на нас исподлобья. Заставляя колючий ком в горле болезненно провернуться.
– Нет, пап. Просто… Просто дай мне время привыкнуть, вот и все. Я слишком долго владела тобой единолично.
– Ох, Таня…
Я встаю и стягиваю со скамейки рюкзак. Стараюсь сделать вид, что я в порядке. Но отец слишком хорошо знает меня, чтобы поверить. И чтобы пуститься в объяснения. Он просто говорит, поднимаясь следом:
– Ну что, пойдем домой, дочка?
А я отвечаю:
– Пойдем. – Пусть ноги и не несут меня.
Элечка все-таки уходит, оставив после себя запах вкусного ужина и особого женского тепла, никогда прежде не витавшего в этом доме. Мы говорим с отцом весь вечер – о нашем прошлом, моей учебе и всякой ерунде, и к тому времени, когда я ложусь спать, когда он заходит в комнату пожелать мне спокойной ночи, а после, забыв о времени, до полночи рассказывает о своей работе, присев на край кровати, – я вновь чувствую себя единственной и любимой.
