Именит и достославен Соловецкий монастырь.
Без малого по всему Поморью раскинулись его угодья земельные, богатые дичью да зверем леса дремучие, полные всякой рыбы лешие озера[19].
Во многих местах вотчины с полторы тысячи крестьянских душ варили соль, не давая оскудеть монастырской казне. На многие мельницы отвозилось с полей зерно. Вертели мельницы крыльями, шумели водяными колесами, и сыпался в сундуки келарских палат мельничный сбор — деньги немалые.
В крашеные избяные оконницы вставляли мастера-плотники кусочки слюды, что добывалась на Пулонском озере.
Переливаясь светом радужным, красовался у женок в венцах и кокошниках корельский жемчуг.
Кончались берега, начиналось море Белое. Выгружали поморы с судов и укладывали на возы пузатые бочонки со знаменитой соловецкой селедкой, двухпудовую крутобокую серебристую семгу; о другой-то рыбе и говорить нечего — торовато Белое морюшко. И еще лодьи брели, до отказа груженные битым зверем морским, шкурками песцовыми, на островах Студеного моря добытыми.
На судах монастырских прибывали в соловецкую обитель богомольцы, и звенели денежки, в сборные кружки ссыпаясь, ибо тянулся народ православный к мощам святым Зосимы и Савватия, всяк желал им поклониться, помолиться в древних храмах, глянуть на грозные и могучие крепостные стены.
От тех стен катилась по Руси слава о соловецкой обители.
О том звонили колокола соловецкие.
Молчали они лишь о кабальных записях, коими полнились ларцы у соборных старцев и приказчиков, о слезах крестьянских, смешанных с солью на варницах, на угодьях и промыслах.
Молчали о том колокола…
Архимандрит Соловецкого монастыря Илья проснулся засветло и долго лежал не шевелясь. Келейники, служки и послушники, состоявшие при владыке, вздыхали за дверью, но входить не смели без зова.
У отца Ильи шумело в голове от вчерашнего возлияния, с трудом собирался он с мыслями: «Стар стал, утроба хмельное худо емлет[20]. Не те лета, не те… Не ведаешь, где лишнее-то… Опять вчера беседу с соборным старцем Герасимом пришлось вести. Одряхлели другие-то старцы, ум за разум стал у них заходить. Им все ладно — не перечат архимандриту. Среди соборных, пожалуй, Исайя предан без оглядки, да с ним совету не держать глуповат любимец. Для беседы по-тонку лучше Герасима не найти: грамотен, писания много знает, сам творит, благо, ум востер. Касаемо православного двуперстия тетради исписал, „Слово о кресте“ сочинил. А еще Герасим, как велено, сошелся со стольником Львовым — князем Михайлой Ивановичем, коего по соборному определению сплавили из Москвы в Соловецкую обитель. Герасим-то речист и бражничать горазд, авось выведает у князя, кого ныне держаться надо…»
