— Объявился Герасим Фирсов… — начал было Варфоломей, но оборвал себя на полуслове, увидев исказившееся лицо архимандрита.
— Сей старец, — проговорил настоятель, едва сдерживая себя, — должен предстать перед черным собором за бессовестный обман бедного брата Меркурия.
— Однако он ждет за дверью. Видно, неспроста.
Архимандрит погладил кисти рук, костлявые, с сухой кожей — как птичьи лапы.
— Зови.
Герасим, войдя в келью, старательно отбил поклоны в ноженьки настоятелю, скромненько встал неподалеку. У Герасима не лицо — пряник медовый, до того радешенек зреть своего владыку в добром здравии.
— Явился, — произнес отец Илья сквозь зубы, — справил делишки-то?
Фирсов коротко махнул рукой:
— Мои дела — тьфу! Видимость одна.
— «Видимость», говоришь! Братия от тебя ответа требует за неслыханную татьбу.
— «Так они умствовали и ошиблись, ибо злоба их ослепила их, — вздохнул Герасим, — а души праведных в руке божьей, и мучение не коснется их». Твои же дела, владыко, пожалуй, похуже будут.
— Что?! — хрипло выкрикнул архимандрит.
Всем нутром он почуял недоброе: «Неужто опала? Отречение?.. Нет, не похоже. Что тогда?..»
— Не молчи! — приказал.
— Да уж чего там молчать. В Суме повстречался со старцем Нифонтом. Он нонче у патриарха в приближении, а ездил он сей год на остров Кий, что в Онежской губе…
— Сатана!.. — прохрипел настоятель, непонятно к кому обращаясь.
Будто не слыша архимандрита, Герасим бесстрастно продолжал:
— Приехавши на остров Кий, Нифонт смотрел и мерил его трехаршинной саженью не в одном месте. Вымеряв, записывал, где какое место широко и высоко на все стороны от востока и запада, от лета и севера. А потом в тетрадях записал, где голой камень, где земля, где лес и болото, и губы сколь выдалось на остров, и в которую сторону…
Кулак настоятеля опустился на подручку кресла.
— Кто позволил? — крикнул и сразу понял: нет, не станет у него Никон позволения спрашивать.
— …А все для того, чтобы патриарху ведомо было, где монастырю Крестному пристойно быти — на каковом месте.
«Вот чем обернулся сан архимандрита с шапкою, с палицей, и с бедренником[89], и с осеняльными свечами[90]… Вот какой подкоп ведет патриарх под обитель соловецкую! Только подумать — дрожь пробирает: захиреет монастырь, отнимут у него угодья, отберут усолья, присвоят мельницы и промыслы… Господи, за что наказуешь!..»
А Герасим ронял слова страшные и тяжелые, словно пудовые гири:
— От того же Нифонта выведал за немалую мзду, что Никон уговорил государя отписать ему из соловецкой вотчины Кушерецкую волость да Пильское усолье.
