Нет, негоже под старость срам имать. А годы брали свое: схватывало сердце, ныло тело, отекали ноги… Не в благочестивом спокойствии, а в многосложном борении с патриархом приходилось доживать век…
Архимандрит открыл глаза, увидел, как по потолку прыгают мутные багровые пятна, и припомнил: вчера на малом черном соборе так и не смог рассмотреть как следует ни одного лица.
Зима проходила в хлопотах. О книгах, что были спрятаны в казенной палате, чего только не болтали шептуны-заугольники, и доносы на строптивцев поступали чуть не ежедень. Помолиться было некогда: твори суд, чини расправу, увещевай, наказывай. А за всем этим явственно проступала угроза опалы и отречения. Надо было ограждать себя от вящей напасти, и вчера заставил он соборных старцев и священников подписать приговор о неприятии новых богослужебных книг. Старцы не противились, но и радости не выражали. Малый черный собор безмолвно подписал приговор. Когда все удалились, архимандрит подвинул бумагу ближе, взялся за перо, чтобы вывести свою завершающую подпись, и тут пришла в голову мысль: «А стоит ли самому-то? Так-то оно лучше, вроде бы и дело не мое…» Он отложил перо, скатал приговор в свиточек и запер в подголовник[87]. Однако на душе легче не стало. Угнетало разумение собственного бессилия…
В келью постучали. Незаметно и тихо сидевший в темном углу послушник скользнул к двери, потом тенью приблизился к настоятелю:
— Брат Варфоломей просит дозволенья, владыко.
Ага, наконец-то! Какие-то вести принес сей пронырливый брат. Архимандрит чуть качнул головой:
— Пусть войдет с богом.
Послышались мягкие шаги. Кося взглядом, отец Илья видел крючковатый нос, воспаленные веки иеромонаха. Варфоломей, сотворив уставной поклон, выжидал молча.
— Сядь.
Старец присел на низенькую скамеечку.
Вытерев сухим полотенцем ноги настоятеля, служка натянул на них короткие меховые сапожки, подхватил корытце с ножичком, бесшумно вышел из кельи, за ним — послушник.
Варфоломей с брезгливостью глянул на дряблое тело архимандрита, но тут же опустил глаза, затеребил холмогорские лестовки из рыбьего зуба.
— Волею божьей прознал я, владыко, что зреет в обители заговор. Есть противники соборного приговора о Никоновых богослужебниках, других мутят.
— Реки поименно.
— Священники, черные попы Герман, Виталий да Спиридон, дьякон Евфимий да чернецы, дети их духовные. Всего десятка с четыре наберется.
— Миряне как?
— Служки да служебники — людишки презренные, сам ведаешь, за тем тянутся, кто силен, бельцы — тож. С трудниками худо: зрима среди них шаткость немалая.
