— Погоди! Куды торопиться? Бери седмь рублев.
Фирсов махнул рукой, опустился на корточки перед коробом и стал ссыпать туда медный лом.
— Эх, Пантелей Лукич, да рази ж я не ведаю, что на денежки, кои из этой меди выкуешь, собираешься ты в Сибири мех да рыбий зуб[85] куплять. В купцы собираешься, а за три рубли удавиться готов.
Поздняков затряс ладонями:
— Тихо, тихо!.. Головы-то, чай, у нас с тобой одни. Опять, видно, тестюшка язык распустил. Поил его?
— Жалко старичка.
Поздняков дробно рассмеялся.
— Вот и связал нас черт веревочкой.
— Гнилая та веревочка. Возьму да дерну — и конец.
В руке у Позднякова оказались клещи:
— Ты на что намекаешь, святая образина?
Герасим проворно вскочил, сунул руку за пазуху.
— Но-но-но… Фирсов еще никого не продавал. А медь эту продам, да не тебе.
— Черт упрямый! На, подавись!
Фирсов тщательно пересчитал деньги.
— Гривенничек недодал, православный.
Поздняков молча сунул в жесткую ладонь чернеца гривенник, оттащил короб куда-то в темноту. Пыхтя, долго возился с ним. Прятал.
— Любопытно мне глянуть, что за деньги из-под твоего чекана выходят, сказал Герасим, когда Пантелей Лукич вернулся весь в пыли и саже.
— А что на них глядеть. Слава богу, пока еще вам в руки не попали. Наплакались бы.
— Потому и спрашиваю, чтоб знать, чем они от истинных, от государевых отличаются. Ну как попадутся мне… Дай поглядеть-то.
Поздняков вздохнул, ушел в самый дальний угол кузницы. Герасим тем временем снял скуфью, надкусив нитку, оторвал край подкладки и снова надел скуфью на голову.
Пантелей Лукич принес увесистый мешочек, поставил на наковальню, развязал. Глазам Фирсова предстали блестящие медные копеечные монеты, на первый взгляд ничем не отличимые от настоящих.
— Ловко, все как надо, — проговорил чернец и вдруг, сорвав с головы скуфейку, закрыл ею мешочек, загородил спиной от двери, зашептал: — Ходит кто-то!
Пока Пантелей Лукич, раскорячившись, выпятив зад, глядел в щель сарая, Герасим высыпал пару горстей поздняковских монет за подкладку скуфьи и спокойно надел ее.
— Кто там?
— Нет никого.
Поздняков, вернувшись, убрал мешочек.
— Где же ты их пользуешь? — спросил Герасим, тоскливым взором провожая мешочек. — И пошто в кузне, а не в избе прячешь?
Пантелей долго не отвечал. В темноте слышалось только сопение и постукивание каких-то вещей.
— Отвяжись! Не приставай боле, — наконец бросил он.
Герасим развел руками:
— Да это я так… Не боись, тайну твою сохраню.
— И то! Помнишь притчу Соломонову: «Веди тяжбу с соперником твоим, но тайны другого не открывай, дабы не укорил тебя услышавший это, и тогда бесчестие твое не отойдет от тебя…»
