Пантелей Лукич, косясь на короб, скликал Егорку и велел передать кузнецам, чтоб работу кончали.
— И мне можно? — спросил Егорка, блестя глазами.
— И тебе. Брысь!
Егорка исчез, будто его и не было.
— Садись, Герасим, — сказал Пантелей, проходя мимо короба и тщетно пытаясь сдвинуть его ногой, — садись, святой отец, да сказывай, как там у вас на Соловках, каково спасение владыки и братии, служите ли по-новому.
— Некогда лясы точить, — сердито ответил чернец, — давай дело делать. Он склонился над коробом, снял замочек и открыл крышку.
— Сколько? — Пантелей обтер о портки разом вспотевшие ладони.
— Два пуда да четыре фунта.
— «Доска»?
— Есть и «доска», а больше кусками.
Поздняков сунулся было в поставец, где на полочке лежала ровная кучка свечей, но раздумал и, взяв с запечка огарок и засветив его, заглянул в короб. Рыжими углями вспыхнула в коробе медь.
— Считай, Поздняков, считай, — проговорил Фирсов, — можешь взвесить, обману нету.
— Знаю я тебя, Герасим, — бросил через плечо Пантелей Лукич, — ты уж, коли не обманешь, так и не проживешь.
— Нехорошо, недобро говоришь, Пантелей Лукич, — глядя в сторону, сказал чернец, — доверять должон святым отцам.
— Доверяй, да проверяй. — Поздняков опустил крышку. — Бери-ка медяшки, волоки в кузню. Да не охай, небось не переломишься.
В кузне медный лом и шведские талеры — «доски» — высыпали на утрамбованную выжженную землю. Поздняков плотно запер двери и встал к весам…
— Эх, и гуси вы лапчатые, святые отцы! Ровно двух фунтов не хватает, сказал Пантелей Лукич, взвесив последнюю горсть медяшек. Задрав рубаху, он вытащил кису, отсчитал серебро и протянул Фирсову: — Держи, Герасим, пять рублев. Цена государева.
У Фирсова закрылся один глаз.
— Может, оно и так, да ты не государь. Нашел дурака! Медью-то ноне торговать запрещено. Аль не слыхал?
— Слышал, потому и плачу пять рублев.
— Клади обратно или плати десять! — взвился Герасим.
Лицо у Позднякова стало жестоким, глаза выпучились.
— Да ты рехнулся, монах! — рявкнул он и оглянулся на дверь. — Медь-то нонче, слава тебе господи, выше двенадцати копеек за фунт не поднималась.
— За пять рублев хочешь все четыреста получить. Ишь ты… А вот этого не видал? — Герасим сложил кукиш и повертел им перед носом Пантелея Лукича.
— Сравнил! Те четыреста рублев — деньги медные. Я же серебром плачу.
— Да ты из этого лома и пять сотен начеканишь.
— Тише! Орешь, как на торжище.
Фирсов не унимался:
— А у нас и есть торжище. Выкладывай десятку, не то заберу товар и продам хотя бы твоему соседу. Уж он-то из когтей не выпустит.
