— Пойдем, согреемся.
Через распахнутые ворота — калитку до половины занесло снегом — вошли на кружечный двор. Меж высоких сугробов, источенных желтыми дырками, вела к кабаку протоптанная тропинка. У самого крыльца лохматый мужик в одной рубахе и обрезанных катанцах на босу ногу, вихляясь и приплясывая, гнусавил:
Как у мене теща была
Ворожина, старая карга.
Я у тещи в работе ходил,
Я у тещи сорочку пропил.
На обледенелом загаженном крыльце сидел другой. Обхватив грязными пальцами плешивую голову, дрожа всем телом, он раскачивался взад-вперед. На нем, кроме исподнего, ничего не было. Дементий с Бориской толкнули дверь и вошли с облаком пара. В нос шибануло дымом, крепким сивушным духом и какой-то кислятиной. В колеблющемся свете лучин качались, мотались черные тени, под потолком клубился серый дым, уходя в невидимую дыру. Копоть и сажа густо лежали по углам.
За одним столом спали, ругались, размахивали кулаками питухи, за другим — скромно сидели двое посадских и поп в замаранной рясе и душегрейке. Поп приставал к посадским, тыча в лица большим деревянным распятием, скрипучим голосом говорил:
— …Перед мором самым бысть затмение солнцу. А случилось то перед Петровым днем недели за две…
Посадский с досадой отталкивал попа.
— Осади, не слюнявь кожуха!
Дементий шагнул к стойке, бросил на изрубленный мокрый прилавок деньгу. Она зазвенела подпрыгивая. Целовальник — сплошь лысый, с оттопыренными ушами — прихлопнул монету пухлой ладонью, подал Дементию ковш водки и пирог с треской.
— Кушай, мастер лодейной. Никола зимний на носу, в праздник питья не будет — не велено.
Бориске было тошно от кабацкого смрада. Огляделся с тоской. Уронив голову на руки, поп скрипел:
— …Солнце померче, от запада луна подтекала, и мор зело велик был… — сжав пальцы, рванул себя за волосы. — Никон-отступник в те поры веру и законы церковные казил![80] Николи забыть, все помним!
Целовальник, делая вид, что не слышит поповских слов, вполголоса говорил что-то Дементию. Тот молча, не торопясь, жевал пирог.
В другом углу рослый долгорукий питух в убогом вретище[81] — на груди крестик поблескивает — страшно матерился, стуча в грудь ядреными кулаками.
— Эй ты, заткни пасть! — крикнул ему целовальник. — Тут государев кабак.
Питух повернулся на лавке, оперся спиной о грядку стола, раскинул ручищи.
— Ха! Государев… А я сам себе царь-государь!
Целовальник подмигнул стоявшему у выхода молодому парню в нагольном полушубке, и тот бочком скользнул за дверь. Посадские, с опаской поглядывая на дерзкого питуха, поднялись, заторопились к выходу.
