— Высоко метишь, братуха.
Корней, словно не расслышав Борискиных слов, продолжал:
— Противятся Никону лишь по злобе да по неграмотности. Я прочел хартейных книг довольно и столько путаницы и разнословицы в богослужебных чинах нашел, что за голову взялся: как это мы умудрялись до сих пор службу церковную править?.. Никону надо в ноги кланяться, благодарить, что единство чинов богослужебных ввел, а безграмотных попов — гнать в три шеи.
— Ты, стало быть, за Никона.
— Я умных людей уважаю, а дураков промеж нашего брата весьма довольно, ежедень зришь глупые хари.
— Неронов тоже умной.
— Может быть… Однако духовно слаб отец Иоанн.
— Да ведь он патриарха в глаза лаял.
— И я бы лаял, кабы турнули меня с теплого места.
В келье архимандрита по случаю приезда Неронова был пир горой.
Настоятель восседал в кресле с высокой спинкой и обтянутыми бархатом подручками[39] за торцом широкого стола, покрытого тканой скатертью и уставленного винами и закусками. Десную[40] от него, сцепив пальцы у подбородка, в кресле поменьше горбился отец Иоанн. Жгучие глаза полуприкрыты, лицо бесстрастное: не поймешь, о чем думает бывший протопоп. С другой стороны стола, против Неронова, на лавке пристроились соборные старцы — Герасим Фирсов и любимец настоятеля Исайя, хлипенький, с елейным выражением на розовом морщинистом лице. Все были одеты в черные суконные подрясники. На груди у настоятеля тускло поблескивал осьмиконечный массивный крест на тяжелой цепи.
Сумерки не могли пробиться сквозь вагалицы[41] в окнах, но, благодаря нескольким шандалам[42] с зажженными свечами, в келье было довольно светло. Свечи будто нарочно были сдвинуты к тому краю стола, за которым сидел Неронов.
Отец Илья собственноручно наполнял вином чаши и кубки и зорко следил за тем, чтобы суды[43] гостя не пустовали. Очень хотелось настоятелю разговорить Неронова, но тот пил мало, закуску едва щипал и помалкивал, изредка бросая скупые слова.
Поначалу речь зашла о монастырском хозяйстве. Архимандрит, удрученно качая бородой, жалобился на малые доходы, на то, как трудно стало с податями да сборами, а сам исподволь подводил говоря к одному: кто всему виной. Намеки подавал, напускал туману. Герасим и Исайя сокрушенно трясли головами, поддакивали.
— Минули дни, когда соловецкой обители настоятель мог творить власть и суд, и расправу чинить по всей вотчине, — говорил отец Илья, потягивая мальвазию[44], - нет у нас нонче прав. Титул архимандрита — одна видимость. Бывало, игумены имали боле, чем я. Под новгородским митрополитом ходим! Аки слепцы бредем за поводырем несмышленым. Падем в яму, так оба, и вытащить некому, еще заплюют да дерьмом закидают, прости господи. — Он опустил кубок
