Бориску испугали чудные слова брата: монах, а такое сказывает. В смятении поднялся он с табурета, осторожно спросил:
— Веришь ли ты в бога-то?
Голос Корнея прозвучал глухо:
— Не знаю… Егда сюда пришел, денно и нощно молился. Войдя в грамоту, чёл книги древние, евангелия, жития основателей монастырских и много из тех книг постиг благотворного. Возомнивши себя всесведущим, стал брать слово на большом соборе, да окромя бесчестия от старцев соборных ничего не слышал; архимандрит меня плетью смирял дважды.
— Однако за что же?
— За то, что перечил старцам, напоминая им, бражникам, о заветах Зосимы и Савватия хранить благочестие да держать в сердцах своих страх божий.
Бориске не верилось, он недоверчиво покачал головой.
Корней стиснул ладонями лицо, провел ими от лба до подбородка.
— Опосля того отдали меня под начал старцу Герасиму Фирсову. Прославился сей чернец тетрадками своими о перстосложении. Я те тетрадки чёл, да умного в них отыскал мало, поелику[36] книг больше Герасима ведаю. Что толку исписывать бумагу изречениями из древних преданий, коли собинных мыслей нет!.. Однако время подошло — с Никоном сцепились. Тут-то и объявилась цена тетрадям Герасимовым. А сам он бражник и коварник[37] отменный…
Бориска присел рядом, погладил брата по спине.
— Бежал бы ты отсель, Корней. Давай-ко вместе! Делом займемся, будем, как батяня, суда строить.
Дрогнула братухина спина, напряглась.
— Сызнова государево тягло нести? Ныне на поборы не напасешься. Соборное Уложение поперек хребта всем легло. От него не токмо миряне, монастырь стонет. — Он понизил голос. — Слышал я, будто Никон супротив Уложения восстает…[38]
За окошком стемнело. Фитилек в лампадке горел крохотным огоньком кончалось масло.
— Неронов баял про конец света. Неужто скоро? — задумчиво произнес Бориска.
— Кто знает… То не нам — богу ведомо. А тебе еще раз советую: покинь Неронова, обманешься.
— Я слово ему дал. Провожу, куда идет, а там видно будет.
— Ну, гляди сам. Я ведь тебе ныне замест отца. Ежели худо станет, вертайся сюда, пособлю чем смогу.
Бориска помолчал малость, потом молвил:
— Что-то все у вас, в церкви, перепуталось. Сам-то ты кого держишься? Может, Никона?
Корнея было едва слышно.
— Хулят Никона, что многого требует от братии. А коли вдуматься, патриарх — вострого ума мужик. Шутка ли: зажать в кулаке всю церковь да вровень с царем встать! Не каждый такое сможет. И ведь как в сказочке: жил да был крестьянский сын Никитка Минич… А теперь? Сам великий патриарх, великий государь Никон!.. Мне судьба Никона покоя не дает. Иной раз вопрошаю себя хватило бы сил моих, чтоб достичь того же?
