И когда г-н де Шессель спросил у него:
– Надеетесь ли вы вернуть свои затраты?
– Верну, и с лихвой! – убежденно сказал граф.
Столь резкие переходы можно было объяснить лишь словом «безумие». Анриетта, эта ангельски кроткая душа, сияла. Разве граф не казался в эту минуту практичным, здравомыслящим человеком, хорошим хозяином, прекрасным агрономом? И она с улыбкой гладила по головке Жака, радуясь за себя, радуясь за своего сына! Какая чудовищная комедия, какая нелепая драма! Это зрелище потрясло меня. Впоследствии, когда поднялся занавес, скрывавший от меня сцену социальной жизни, сколько я увидел других Морсофов, у которых не было ни проблесков чистосердечия, ни набожности графа. Что за непонятная и злобная сила неизменно соединяет безумца с ангелом, чуткого, искренне любящего человека с дурной женщиной, коротышку с жердью, урода с прекрасным, возвышенным созданием, благородную Хуану[36] с капитаном Диаром, историю которых вы слышали в Бордо, г-жу де Босеан[37] с каким-нибудь Ажуда, г-жу д'Эглемон[38] с ее супругом, маркиза д'Эспар[39] с его женой? Признаюсь, я долго доискивался смысла столь странного явления. Я исследовал много тайн, я открыл значение некоторых естественных законов, смысл иных божественных иероглифов, но перед этой загадкой я теряюсь, я все еще раздумываю над ней, словно решаю индусскую головоломку, символическое построение которой известно одним браминам. Здесь слишком явно господствует дух зла, однако я не смею обвинять бога. Кто забавляется, создавая эти безвыходные положения? Неужели права Анриетта со своим Неведомым философом? Неужели их мистицизм открывает нам общий смысл жизни?
Под конец моего пребывания в Турени осень вступила в свои права, деревья облетели, серые облака заволокли небо, всегда такое ясное и теплое у нас в это чудесное время года. Накануне моего отъезда г-жа де Морсоф увела меня перед обедом на террасу.
– Дорогой Феликс, – сказала она после того, как мы в полном молчании несколько раз прошлись под унылыми, голыми деревьями, – вы вступаете в свет, и я хочу мысленно сопутствовать вам. Тот, кто много страдал, много прожил. Не думайте, что, оставаясь в одиночестве, люди ничего не знают о свете; они умеют судить о нем. Если мне предстоит жить жизнью моего друга, я хочу быть уверенной в его сердце, в чистоте его совести; в пылу битвы трудно помнить обо всех правилах борьбы. Позвольте же мне дать вам несколько советов, какие мать дала бы своему сыну. В день вашего отъезда, дорогое дитя, я вручу вам длинное письмо, где вы найдете мои размышления о людях, о свете, о том, как следует преодолевать препятствия в этом огромном водовороте корыстных интересов. Но обещайте мне прочесть его только в Париже. Пусть не удивляет вас эта просьба: женское сердце имеет свои причуды. Их не так уж трудно понять, но нам не хочется порой, чтобы нас разгадали. Не ходите же за мной по тем тропинкам, где женщина любит прогуливаться одна.
